Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Искусственный, веками взращенный примитивизм.
Вроде, сидит на облачке, свесив ножки, боженька (я специально с маленькой буквы написал) и горюет, слезки льет: Гагарин пролетал, небо издырявил, а он нитки не может найти по старости небушко залатать. (Думаете, шучу? Глумлюсь. Сразу после полета Гагарина центральные газеты публиковали письма стареньких людей, от веры отрекающихся. Негде стало жить, пребывать боженьке, в которого они всю жизнь верили. Господь их прости!) Или про то, как в раю расчудесно, ангелы порхают, конфетки раздают и на арфах играют, а боженька на все это с умилением смотрит,
Причем мне казалось, что и сами попы-проповедники именно на таком уровне все и понимают. Я так думаю, что и те вопросы, что лично меня мучат, для какого-то доки покажутся детскими и наивными, ну да мне не с чем сравнивать.
Вот, например, Христос. Пропущу общие комплименты. Потрясающий образ Мессии подвиг меня на диссертационного уровня размышление о разнице между Мессией и Пророком. Социальной и психологической разнице. Интересно, но пропущу.
Не стану спорить с христианами о триединстве — это пропасть как бы не пропасть, но вот молитва Христа в Гефсиманском:
— Отче мой! (Прости меня, Господи, за мои грешные комментарии, но не к себе же самому Он, Христос, обращался. К другому, к Отцу.) Если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем, не как я хочу, но как Ты. (В стране навязанного партией приказного оптимизма пели: «У нас ничего невозможного нет». Невозможно поверить, что у Творца Вселенной возможностей меньше, чем у КПСС. Задача другая. Дело не в возможности. Христос должен был быть распят, чтобы Миссия его была выполнена. Кто бы о Нем узнал, останься он жив? Такова судьба Мессий! В отличие от Пророков.)
«Впрочем, не как я хочу, но как Ты».
Опустим слово «впрочем», снижающее драму. «Впрочем» — это как бы о чем-то не первостепенном, не слишком серьезном, прочем. Ну да, в историческом аспекте мучительная смерть на кресте ничего не стоит в сравнении с зарождением новой всемирной, общечеловеческой религии? Главное — это различение я и Ты, их ясное противоположение. Причем так и в самом тексте Библии: «я» с маленькой буквы. Хотя я — это Христос. Два разных существа. Я и Ты. Ты главней, чем я. Разные. Воли разные, желания разные, цели разные — какое тут может быть триединство? Очень меня это мучит.
Или сцена — Крещение Спасителя. Так много полотен об этом, фильмов.
Богу, Богу-то зачем креститься? Он и без того и без всего Бог.
Еще сильней сцена искушения (Лука, 4:3-13):
«И сказал Ему диавол: Если Ты Сын Божий (что, прошу прощения, значит это «если»? Кто лучше диавола знает, как на самом деле?)…
…И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми семи царствами и славу их, ибо она предана мне (кем? Кем дана ему, диаволу, эта слава? Никем другим не может быть, только самим Богом. Жутко подумать. Невозможно понять), и я кому хочу (тебе хочу, тебе опять, сын Божий. Я — богобоязненный человек, но трудно читать без смеха. Бог диаволу что-то дает — уже само по себе, а тот опять триединому Богу же), даю ее».
Трудно понять, постичь.
Но более всего, книга Иова. Будь моя воля, эту книгу в первую очередь я бы назвал апокрифом. Ибо непостижимо сие.
«И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа (кто, да кто? Нельзя ли по именам! Честное слово, в душе своей сомневаюсь, кого можно назвать сыном Господа.
Господь сатане отдает праведника на откуп. Как в дешевом криминальном фильме. Один пахан продает своего раба другому, за долги карточные отдает. Ну кому объяснить, что не мог Бог милостивый, Вседержатель, такого сделать. Как самому понять?
И это человеконенавистническое пари, прости, Господи, меня грешного, между Богом и сатаной с повышением ставок, все продолжается и усугубляется! В сотый раз читаю это и в сотый замечаю, что, переключившись на вопрос, кем же тогда сатана Господу приходится, перестаю следить за подробностями спора?
Входит к Нему незванным, разговаривает запросто как с приятелем, возражает без почтения. Кем его Господь при себе держит?
Уж не шутом ли на манер шекспировских шутов?
Пристало ли Всемилостивейшему Господу ставить на людей их имущество, родню, жизнь их, да не просто на людей, на праведников, в споре с заклятым врагом своим — сатаной?
Скоро умирать. Кто бы объяснил.
Выложить все невозможно, есть вопросы и не вполне серьезные: 1 Паралипоменон. И плакал о них Ефрем, отец их, много дней… Потом он вошел к жене своей, и она зачала и родила сына, и он нарек ему имя: БЕРИЯ, потому что несчастье постигло дом его.
Среди детей Ефрема, о которых он плакал, не было ли нареченного Климентом?
Ну, короче, после таких вопросищ, то, как это у святого архиепископа внук оказался, — значит, и дети были — выглядит несущественным.
Федоров (продолжение)
Предлагал нам Федоров познакомить с Олдриджем, никто не клюнул. Он опять:
— Познакомился, мол, с отличным парнем, поэтом из Харькова, он Мандельштама не признает, сам говорит, пишу никак не хуже его.
Мы как раз только первые стихи Осипа Эмильевича Мандельштама друг от друга узнавали, иерархию русской поэзии Серебряного века пересматривали, а тут какой-то штымп провинциальный из Харькова.
— Хотите, познакомлю? Его Эдик Лимонов зовут.
Мы презрительно отказались. Нет, не жалею. Стихи его многие профессионалы хвалят, высоко ставят. Мне не нравятся. Может, я и не прав, спецом по поэзии отнюдь себя не считаю, не вполне прав. Ну уж в любом случае бесконечно далеко до Мандельштама. В прозе я и сам секу — плохая проза, некачественная. Мне не нравится. Меня в этом смысле как-то Довлатов изумил. Он и сам-то гений, и о нем говорят как о человеке почти с безупречным вкусом (что это? Каковы критерии?). Писал о слете писателей здесь, в Америке, удивлялся тому, что Юз Алешковский набросился на Лимонова: «Какой ты русский? Ты цитрусский». «Чего им-то между собой ругаться?» — вопрошал Довлатов в неточном цитировании. Оба чернушники, матерщинники. По-моему, провал вкуса Сергея Довлатова. Правда, этот пример и не единственный.