Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Люся была худовата, Алка полновата, особенно в нижней части тела, зато Валя Гришукова — как раз. Русская красавица. Чуть пышно-вата, но пава. С томностью во взоре, однако девка веселая, вплоть до озорства[7].
Еще несколько девочек из Люсиного класса вписались в наши компании, Милка Е. например. Симпатичная и добрая девчонка, несколько мягкая на ощупь, но, как иногда бывает, с чрезмерной дозой стервозности. Она как цель себе выбрала переспать со всеми баронами и князьями дружественных компаний. Это бы ничего, но жаловались на нее. Князья эти.
Лежит уже Милка, как раскрытая книга, князь тоже на боевом взводе, палец на курке, готов начать, тут она
— Пообещай немедленно, что не будешь никогда разговаривать с таким-то. (Был случай, и меня назвала.)
Парни так и скатываются. Девка девкой, но мужскую дружбу не тронь.
Эта Милка потом через много лет из окна выпрыгнула. Но неудачно. Или, наоборот, удачно — в живых осталась.
Одну Томку я уже упоминал, была и другая, получше, она дружила одновременно с двумя парнями, близкими друзьями, они часто били друг другу рожи из-за нее. По заранее задуманному плану Томка дважды лишилась девственности, сначала с одним, через час с другим.
Тут они чуть не поубивались, восстановили, кто был первый, и она осталась одна. Не надолго.
Девок, Люсиных одноклассниц, вокруг нас было много, а парней всего двое. Они, теперь уже старики, до сих пор между собой дружат. И работа у них одинаковая, несколько десятилетий назад устроились они порознь дизайнерами на большие производства, украшения праздничные рисовать. Раньше совсем просто было, практически один Ленин. И слова.
Слова хоть иногда менялись, но для них трафареты, а Ленин — неизменен. И они насобачились рисовать его в каждый лысый профиль, в фас и под любым углом. Правой рукой, потом левой, с завязанными глазами, в полной темноте, ногами. Я — свидетель. Вечно живой Ленин кормил друзей, не сытно, но постоянно. Жены от них ушли, на водку хватало, на этом постепенно сосредоточились запросы. У Толи Бороздина было педагогическое образование, историк, и самое большое в стране укорочение одной ноги по сравнению с другой — тридцать восемь сантиметров. Он ходил с палочкой. Даже бегал. Скакал. Можно сказать, он этой рекордной разницей в длине ног гордился и ни от кого ни в чем не отставал, хромал, ковылял, но не жаловался и не плелся сзади. Задиристый был. Наверное, и сейчас такой.
Юра Леонидов был чемпионом страны по шпаге среди юношей, входил в сборную страны, потом раз шесть поступал в МГУ. Ему в Крымский предлагали, но он не пошел. Мелко.
У него была масса своих приговорочек, жестов, своих словечек, редко про кого это скажешь. В трезвом состоянии это был золотой парень, близкий друг и умница. Но зато как выпьет…
Ну ладно, это со многими.
Я тогда жил вполупроголодь. Аванса хватало на четыре дня, зарплаты — на неделю. Правда, с вином, фруктами, изредка и в рестораны. Потом пусто. Я приспособился — покупал в кулинарии говяжью печень. Я ее терпеть не могу. Голодный, аж живот урчит, открываю холодильник, а там печенка. Нельзя сказать, что ничего нет. Так несколько раз. Пока все же не съем.
И девчонки, у кого что есть, помогали. Прихожу домой, убрано, и на столе остатки картошки. Даже с мясом иногда. Или с котлеткой. Не одна только Люся. Раз кто-то принес полную кастрюлю макарон, уже с неделю как скислых. Не осилил. По три дня подряд подкармливали. Вспоминаю с теплотой.
А все остальные мои друзья и знакомые пошли уже не по линии Светланы и Дона, а начались в большинстве своем от Юры Федорова. Объяснить не возьмусь, но отчетливо помню, как негативно, с некоторым презрением я относился к нему еще в школе, он в параллельном классе «В» учился. В толк не возьму почему. Думаю, но не утверждаю, кто-то из моих близких друзей плохо, определенно плохо его охарактеризовал. В школе я с ним не дружил, мимо обходил, сторонился и не здоровался.
Кроме
Так вот, иду я по нашей Пушкинской вскоре после освобождения, а у витрин кинотеатра «Спартак», как в ложе бенуар, стоит этот Юра, то один, то с каким-то дружком, то опять один. Я его вижу, прохожу, не здороваюсь, он за мной головой следит, в пятый, десятый раз, Пушкинская улица короткая. На сто семнадцатый раз, после двухтрех недель, он отклеился от поручня и подошел ко мне.
Между прочим, по-мужски он выглядел завидно хорошо. Юра был похож на моего лагерного знакомца Сашу Усатова. Они друг на друга, и никто более ни на одного из них. Из-за тяжелого прямого подбородка. Подбородок волевой, как принято называть, создавал особое выражение лица. Выражение самодостаточности в диапазоне от сытой котячей удовлетворенности до львиной надменности, а на узких губах постоянная чуть снисходительная улыбка: «У меня все в порядке, как у вас?» Росту он был среднего, носил настоящие, не Биллом пошитые джинсы, клетчатые рубахи с высоко, под самую подмышку закатанными рукавами, и тяжелые роговые очки.
Тип тяжело вооруженного интеллигента.
Подошел ко мне:
— Мы ведь знакомы, в соседних классах учились. На всякий случай напомню, меня Юра зовут.
— Валерий.
— Я знаю. И кличку твою знаю: Рок. Классная кличка. У меня нет. Ты ведь сидел? По 58-й (тогда этот номер все знали)? Политический?
— Тут, на Украине, вместо 58-й 54-я, ну да, пропаганда и агитация. Не боишься общаться?
Нет, Юра не боялся. Больше всего в жизни Федоров любил именно общаться. Нет, он еще и пешком ходил по Крыму, причем не обычными туристическими путями, маршрутами, а именно там, куда мало кто ходит, мало кто вообще знает про эти места. Крым исходили миллионы туристов, но в одних и тех же местах, мало кто знает мыс Тарханкут, еще гораздо меньше людей там были. Знают в основном Южный берег к западу от Алушты, а восточную часть выборочно: Сердоликовая бухта, Коктебель, Судак. Уже в Феодосии во сто раз меньше гостей, чем в Ялте. А Керчь, Осовино, Морское, Рыбачье. А еще степной Крым, Сиваш, Арабатская стрелка, Литовский полуостров. Глухо. Любителей мало.
Юра был одним из первых, не в мире конечно, но у нас в Крыму, охотников за рыбой с подводным ружьем, он даже подарил одно из своих мне. Плавая под водой, ныряя и охотясь, он познакомился и задру-жился с великим английским писателем Джеймсом Олдриджем («Герои пустынных горизонтов», «Не хочу, чтобы он умирал»…), великим и прославленным у нас и, как позже выяснилось, почти совершенно неизвестным в самой Англии. Основные свои гонорары он получал в этой стране и практически весь год жил в районе Ялты, охотясь под водой.
Я написал, что Федоров больше всего в жизни любил общаться. Точнее, знакомить между собой своих друзей.
Противоположность мне, я людей чураюсь, стесняюсь, знакомств не люблю. Друзей, настоящих друзей, у меня за всю жизнь было несколько, я с трудом их приобретаю, с духовными ранами с ними расстаюсь.
Тут пора привести мою классификацию степеней дружбы. Едва ли это общо всем. Мой опыт. Первая стадия, стадия знакомства, когда знаешь по имени, узнаешь на улице, может быть, участники общего разговора. Учитель и ученик, студенты одного курса, ничего личного, но знают друг друга и нет неприязни.