Я живу в этом теле !
Шрифт:
– Вот она, - сказал отец торопливо.– Вон ее домик!
Он суетился, тыкал в глубину кладбища пальцем. Я сказал торопливо:
– Да-да, узнаю...
– Правда?– спросил он с надеждой.– Ну, да ты жбыл, когда хоронили...
– Узнаю-узнаю, - повторил я, скорее для того, чтобы следать емку приятное, после потери Джоя отец сразу сдал, чем потому что что в самом деле вспомнил. Память у меня отличная, но здесь так быстро разростаются кусты и вымахивают деревья...
– Вон та с синей решеткой, - сказал
По ту сторону оградки, выкрашенной синей краской, рос куст с длинными ветками. С нашей стороны оградки слегка зачах, но часть веток гнулась с тяжести ягод, красных и раздутых как упившиеся комары. Солнце просвечивало ягоды насквозь, как бывает, просвечивает комариные брюшка, и каждая ягодка казалась драгоценным рубином.
Судя по наклону ветвей, куст сумел запустить корни под ограду соседа, там совсем свежая могила, не больше двух-трех лет. Кто-то, дав взятку, да и пользуясь нашей неразберихой, сумел сделать захоронение поверх заброшенной могилки многолетней давности.
Ветер пробежал по верхушкам деревьев. Тревожно зашумели. Большая часть могильных холмиков ветром да дождями уже сравняло с землей, здесь можно хоронить снова... Старым мертвецам все равно, а людям и, главное, да и деревьям хоть какая-то польза.
Я шел за отцом, уступая ему как дорогу, так и инициативу. Я знаю, что делать с компьютером, расколю любую программу, но что делать на кладбище...
Отец переложил ведерко в другую руку, кончик указательного пальца прошелся по железу оградки. Под твердым как коготь ногтем синяя краска отваливалась крупными чешуйками. Ржавое железо проступило изъеденное кратерами язв, чем-то похожее на мертвую поверхность Луны, тоже давно мертвую, безжизненную, обреченную.
– Облупилось...
– Да уж, - ответил я, не зная что сказать, когда все очевидно, но по интонации надо что-то сказать в ответ. Здесь это называется поддерживать разговор. У собак больше эмоций выражается с помощью запахов, а у людей через зрение и речь.– Да, облупилось...
Я не узнавал оградку, был здесь всего пару раз, очень давно, дорожки запутанные, а деревья и кусты разрастались.
Когда начали обходить ограду, с этой стороны креста на широкой металлической дощечке были буквы, сообщавшие, что такого числа, месяца и года такая-то родилась, а такого-то числа, месяца и года умерла.
Отец с трудом отворил железную калитку, вросла в землю, тут же принялся суетливо и виновато ковырять лопаткой, подчищая, подравнивая. Холмик осел, хотя с боков поддерживают доски, уже почерневшие, еще год-два и рассыплятся. Там, под этим холмиком находится домовина, так раньше называли гроб, т.е., домик в котором живет умерший. Но сам он не в состоянии ухаживать за своим домом, потому потомство следит за его огороженным участком. Сажает
Поглядывая на это существо, что всерьез считает себя моим отцом, я тоже топтался в этом тесном участке, огороженном во всех сторон железной оградой с острыми пиками наверху, чтобы никакой печенег не перелез, не напал, не разорил...
– А здесь васильки посадим, - приговаривал отец.– Она васильки любит... Смотрит сейчас и тихо радуется! Сама она, помню, не больно любила ухаживать за цветами, ее мать все делала, но смотреть любила... А здесь белым песочком посыплем, дорожка должна быть белой...
Он бережно пересадил из принесенного корзинки рассаду на могильный холмик. Полил, тщательно примял пальцами землю, делая углубления для дождевой воды, чтобы задерживалась, впитывалась.
Меня передернуло, когда представил, что эта ж вода, просачиваясь вглубь, давно разъела деревянный гроб, хоть и прокрашенный для надежности, черви уже сточили мясо, сейчас там только обглоданные кости.
Отец спросил заботливо:
– Озяб?
– Да так что-то...
– Кладбище, - объяснил он.– Здесь всегда холоднее, чем вокруг.
– Да-да, я чувствую. Калитка облупилась с этой стороны. Подкрасить?
– Да, но сперва обдери малость ржавчину. Вот наждачок, потри. А я пока краску разведу. Хорошая краска, и цвет ему понравится.
Он говорил, руки его безостановочно что-то делали, огороженный уголок посветлел, земляной холмик расцвел заботливо посаженными цветами, серые дорожки стали золотыми от принесенного песка
Двигался и работал он так, словно его престарелая мать, лежа на печи, наблюдает за ним. Или не на печи, откуда там в глубинах земли печь, но видит каждое движение, следит ревниво, одобряет или не одобряет.
Могильная дрожь прошла по спине. Отец работает и делает все для того, чтобы даже не допустить мысли, что его матери уже нет. Просто нет. Она мертва. Ничего не видит и не слышит. И вообще не существует.
Потому что если допустить эту страшную мысль, то за ней всплывет еще более страшная, просто чудовищная, невероятная, нелепая: через пару десятков лет, если не раньше, и он тоже... Его закопают, тело начнет гнить, подземные черви прогрызут доски, сожрут гниющую плоть, оставят только кости.
Да, на его могилку будут приходить потомки. Но что ему, если его самого не будет? Кости, что останутся, это не он. Он исчезнет еще в тот миг, когда перестанет работать мозг, еще до того, как остынет тело.
– Ты шкурку не нашел?– спросил отец заботливо.– Она там, на дне ведерка. Я как чуял! Сейчас обдерем старую краску, иначе новая тут же отвалится. Хорошо бы надраить так, чтобы блестело, но уже силы не те...
– Я надраю, - пообщеал я.– Ты бы отдохнул чуть. В трамвае восемь остановик стоя, до куладбища пару километров... Хотя бы маршрутку пустили.