Я живу в этом теле !
Шрифт:
Я попытался представить такой мир, тут же неприятный холодок сперва коснулся шеи, словно незримый зверь обнюхивал мне затылок, потом ледяная струйка пошла просачиваться в позвоночник.
– Здорово...– прошептал я.– Это ты сама придумала?
Она оскорбилась:
– Ты что же, не считаешь меня красивой?
– Да нет, что ты...
– Так зачем же приписываешь мне такие умности?.. Просто мне повезло... или не повезло, как смотреть, родиться в старой профессорской семье. Все эти аристотели и платоны с детства... А в школе хоть и не была
Я осторожно вытащил руку из-под ее головы. В таких случаях берут пачку сигарет, начинается долгий ритуал вытаскивания этого легализированного наркотика в сигарете, разминания в пальцах, затем щелчок зажигалки, раскуривание, все это время длится многозначительная пауза, за время которой даже дурак придумает что-то умное.
– Что-то в голове вертится...– признался я осторожно, - Но я думал, что это не то мир Асприна, не то Желязни.... Неужели, древние греки...
– Ужели, - сказала она милостиво, - но только старые и уродливые. Атлеты и герои не сушили кудрявые головы над загадками бытия. А ты еще не стар, и не уродлив... Правда, может быть у тебя какие-то скрытые комплексы?
Мой разумоноситель автоматически ощетинился:
– Почему так?
Она милостиво объяснила:
– Только ущербные люди занимаются философией. А остальные просто живут. Жизнь коротка.
– Коротка?... Ах да.
– И от нее надо брать все, - сказала она убежденно.– В той, другой жизни, этого уж не будет.
Я спросил невольно, не хотел, но вырвалось:
– А что будет?
Она пожала плечиками, круглыми и блестящими, с безукоризненно чистой кожей:
– Как говорится, никто не вернулся из той другой жизни, чтобы рассказать. Одно говорят, черты с вилами, другие - ангелы с арфами, а теперь говорят, что долгий полет в трубе, яркий свет... А дальше, мол, рассмотреть не успели...
– Почему?
– Реанимировали, - пояснила она.– Клиническая смерть длится сколько-то там минут, а полет в трубе... ну, наверное, чуть дольше.
Мое сердце билось учащенно, но теперь вся кровь собралась в голове, я чувствовал как распирает мозги, а вовсе не то место, куда полагается направить еще хотя бы раз.
– И никто не успел?
– Что?
– Вылететь из трубы?
– А, долететь до конечной станции?
– Да. Или хотя бы увидеть чуть дальше...
Она отмахнулась:
– Я не досмотрела до конца. На другом канале начиналось шоу, какая-то игра со зрителями. У меня, ты знаешь, телевизор с мультиэкраном. Я пыталась сама поставить плату TV-тюнера, но что-то изображение дергается, плывет волнами...
– Плату воткнула верно, - объяснил я нетерпеливо, но уже привычным голосом разумоносителя.– Иначе чтобы бы увидела? Да и трудно вставить иначе, там такие разъемы, что в другое место просто не всунешь. И программное обеспечение в порядке, раз хоть что-то да видно... Просто настраивать надо, как и твой телевизор, хоть и мультиэкранный.
Она
– Думаешь, я смогу? Надписи все на английском. До сих пор в этой дурной Америке не выучат русский! И столько всякий кнопок, а какую не нажми - входишь в новое подменю с новой полсотней кнопок! Мне бы чего-нибудь попроще. Когда зайдешь?
– Понятно, - согласился я.– Попроще - это я. Проще меня уже нет на свете человека. Только давай в такое время, когда твоих родителей не будет. Все-таки они не совсем одобряют твой образ жизни. И мне неловко.
– Ты сам старомодный, - заявила она обвиняюще.– Это ты начинаешь опускать глазки, когда с ними сталкиваешься. А они - ничего. Говорят, что именно они начинали в 60-х эту сексуальную революцию, они ее совершили, а мы, нынешние, ничего не привнесли, не прибавили. Мол, дохлое поколение!
Может быть, подумал я, но ничего не сказал, нам суждено прибавить что-то другое. Пострашнее, чем "все позволено"!
Отец, если и удивился моему визиту, то не показал виду, хотя мне показалось, в глубине старческих глаз мелькнула тревога. Дети так просто не навещают родителей. Либо денег просят, что чаще всего, либо родительская квартира понадобилась, либо часто такое, что родители, мечтавшие, что наконец-то спихнули со своей шеи этот назойливый груз, хотели бы избежать.
– Кушать будешь?– спросил он заботливо.
– Нет, жарко. Если попить чего...
– У меня боржоми есть, - ответил он обрадовано.– Минеральная, полезная. Все соли в ней! Даже витамины, как говорят, хотя я так думаю: откуда там витамины? Никогда в боржомах витамин не было, а теперь при рынке вдруг взялись?
Двигаясь суетливо, он выудил из холодильнику две бутылки из прозрачного стекла. Обе сразу же запотели, а когда отец сдергивал открывашкой жестяные колпачки, на туманных боках бутылок оставались широкие мокрые следы.
– Что-то случилось?– поинтересовался он осторожно.
– Да, - ответил я.– Случилось.
– Что, сынок?
Мне уже под тридцать, но он обращается так, словно не я выше его на полголовы и тяжелее на десяток кэгэ, а все еще роюсь в песочнице.
– Я сделал страшное открытие, - сообщил я.
– Ну-ну. Говори! Что бы не стряслось, я твой отец...
– Я живу в этом теле, - произнес я отчетливо.
Он удивился:
– Чего?
– Говорю, я... вот который сижу сейчас с тобой за одним столом, прихлебываю пивко, разговариваю... я живу в этом теле.
Он вскинул брови, волосы там у него по старчески уже кустистые, с толстыми как проволока волосами, вдвое длиннее привычной шерсти на надбровных дугах:
– Да, открытие... Это жара так действует. А ты то сам кто?
Я ответил очень серьезно:
– А вот это и стараюсь понять.
Он посмотрел очень участливо, вздохнул:
– В самом деде проклятая жара... Ну ее, эту воду. Там в холодильнике пивко. Достань пару бутылок. Я эту импортную дрянь в жестянках не одобряю, у меня там настоящий ?Афанасий Никитин? Темное... В такую жару особенно.