Я живу в этом теле !
Шрифт:
– Не бери в голову, - заверила она.– У тебя все есть, ты здоров и даже по-мужски красив. Чего тебе еще надо?
– А черт его знает, - ответил я я с досадой, уже не понимая кто отвечает, моя разумоноситель, или же я сам.– Хочу понять мир, к котором живу.
Она сказала саркастически:
– Скажи еще, что желаешь знать, кто ты сам и зачем живешь?
По спине у меня скользнула огромная холодная ящерица, пробралась во внутренности. Я замер, превратившись в льдину. С трудом разлепил смерзшиеся губы:
– А что... уже кто-то пытался... узнать?
Ее
– Нет, ты просто прелесть!
– Еще какой, - согласился я.– И что же?..
– Ну, начиная от того, что человек - это двуногая птицы без перьев... именно так, вроде бы, определил Аристотель, до голой обезьяны, как предложил называть человека англичанин Дезмонд Моррисон. Извини, у меня именно на Дезмонде начались первые менструации, и тогда, сам понимаешь, мне стало не до наук. Да и вообще, у меня так быстро отросли эти сиськи... как ты их находишь?.. ага, по глазам вижу!... так что все знания я с того времени получала в темных подъездах, на подоконниках, в постели папочки моей подруги, в ресторанах... Вот стану вся в морщинах, тогда, может быть, вспомню философию...
Ее личико на миг стало грустным, а я в страшном прозрении увидел на миг ее лицо таким, каким будет лет через пятьдесят. Страшное и сморщенное, в глубоких морщинах вокруг беззубого рта, омертвевшая кожа покрыта старческими коричневыми пятнами, на носу безобразная бородавка с торчащими волосами, длинными и жесткими на вид как проволока, с металлическим отливом...
Я вздрогнул от ее встревоженного голоса:
– Что с тобой?
Губы мои, тяжелые как Баальбекские плиты, не сдвинулись, а слова выползли плоские и безжизненные как немертины:
– Ни... че...
Я умер на полуслове, ибо ее старческая плоть на моих глазах опала, я увидел серые мертвые кости, скрепленные в черепе. Из пустых глазниц на меня жутко смотрела тьма. Страшная нечеловеческая тьма. Неживая тьма. Третья дыра с неровными краями зияла чуть ниже, посредине, а челюсти выдвинулись крупные, хищные, с остатками истертых, изъеденных зубов...
– У тебя ничего не болит?
Ее звонкий голосок выдернул меня из страшного мира как рыбку из пруда сильная рука рыболова. Тьма разом ушла в стороны, а эта хорошенькая юная особь, которой так далеко до старости... если мерить сроками жизни бабочек или инфузорий, встревожено смотрела на меня большими испуганными глазами.
Я мотнул головой:
– Не боись... Я к наркоте не притрагиваюсь.
– Точно?
– Точно, - заверил я сипло.– Точно...
Но голос мой дрожал и прерывался, словно огромная лапа гориллы сжимала мое горло.
Она крутнулась на одной ноге, скользнула на кухню. Я слышал как хлопнула дверка холодильника, потом был щелчок, звон стакана, звук льющейся жидкости.
– Может быть, - донесся ее голосок, - тебе водички?
– С чего вдруг?
– Ты так побледнел... А в кино всегда предлагают воды.
– А себе налила соку?– уличил я.– Нет уж, ищи других кисейных барышень.
На столе уже стояли два стакана
Я стиснул зубы, стараясь не видеть как эти тонкие пальчики превратятся сперва в сморщенную кисть старухи, а потом и вовсе плоть опадет, оставив голые кости... вернее, ее сожрут могильные черви, оставив кости...
Холодный сок приятно ожег горло, провалился в пищевод. Я неотрывно смотрел в ее нежное лицо, заглядывал в блестящие смеющиеся глаза, старательно любовался нежным румянцем, усиленно двигал ноздрями, улавливая ее зовущий запах молодой и полной юной жизни самочки, мой разумоноситель проснулся и начал отзывать массу крови из головы, перенаправляя поток горячей тяжелой жидкости ниже, к развилке.
яяяяя
Отдышавшись, я некоторое время еще лежал, крепко держа ее в объятиях, хотя мой инстинкт требовал вскочить, ведь главное дело сделано, к этой самке интерес уже утерян, мое семя в ней, надо другую, а сперва поесть... но я, повинуясь более высоким рефлексам, уже приобретенным, все сжимал ее разогретое тело, ибо в ней волна затихает медленнее, а по сегодняшним ритуалам разумоносителей сразу вскакивать и одеваться уже считается грубостью.
Тяжелая кровь быстро покидала чресла. Первая волна ударила в голову, и я сразу же ощутил стыд и потребность заняться чем-то более высоким, нужным. Ведь семя уже в ней, в теплом лоно самки, а мне теперь надо бдить и охранять, добывать и расширять власть и место пастбищ...
Тьфу, я же не зверь и даже не кочевник, все теперь иначе, а в ее лоно нет никакого семени. Это называется безопасным сексом, инстинкты обмануты, но теперь кровь прилила уже не к гениталиям, а к коре головного мозга, и я спросил, все еще поглаживая ее потную кожу:
– Так что ты говорила... про Аристотеля?
– Про Онассиса?– переспросила она, не открывая глаз. Потом ее веки поднялись, открывая изумительно красивые глаза, чистые как белоснежный фарфор с едва уловимой голубизной, крохотными кровеносными жилками, а радужная сетчатка излучала нежный голубой свет.– Или его наследников?
– Нет, про другого, - сказал я с неловкостью. Поторопился, она еще не вышла из сексуального состояния, - Про того, который учил Александра.
Она скосила глаза, юная мордочка смешно сморщилась, я поспешно отогнал образ сморщенной старческой плоти с дряблой кожей и склеротическими пятнами.
– А... тебе духовного восхотелось!
– Ну...
– Да не стесняйся, я ж читала про особенности мужской потенции. Ощущение бесцельно потраченного времени, потребность вскочить и мчаться на охоту... Ах ты зверь с высшим образованием! И гениталиями. Ладно, а почему бы тебе тогда не рассмотреть такую модель... Существует некий мир. Совершенный и единственный. Он отбрасывает тени. Одна из этих теней - наш мир. В этом мире существуют люди, которые пытаются отобразить мир в картинах, фото, кино, музыке... Это уже тени самих теней, понимаешь?