Я. Философия и психология свободы
Шрифт:
Здоровое состояние психики есть животное состояние психики. А психически здоровое общество – это гоббсовская «война всех против всех». Социальные группы, будь то банда или государство, создаются индивидами лишь с одной целью: победить общего врага, используя друг друга как орудие. Но как только этот враг оказывается разбит, война начинается среди победителей. Ведь это – мир воинственных царей, где каждый хочет реализовать свой синдром Брамы. СССР, США и Великобритания разбили Германию. Холодная война между ними началась еще до того, как успели водрузить флаг над Рейхстагом. Кажется, это называется высокой политикой? «Чума на оба ваши дома!» - восклицал Меркуцио, умирая меж двух враждующих семейств.
Издревле говорится:
Когда б властелином судьбы своей стал,
То я заново б всю ее перелистал,
И, безжалостно вычеркнув скорбные строки,
Головою б от радости небо достал. (О. Хайям)
Или:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь и горько слезы лью. (А. Пушкин)
Без невроза самосознанию остается лишь сожалеть о том, что оно не может повторить все это еще раз: наесться, напиться, совокупиться, солгать и забить конкурента до смерти. Невроз – это и есть страдание. Преодоление невроза возможно только через отказ самосознания от части самого себя, в идеале – от всего себя. От инстинкта выживания, от жажды к наживе, от воли к власти, от либидо, от стремления к превосходству, от динамической тревожности, от подсознательного нарциссизма, от бессмертной души, в основе которой лежит человеческий бог. Можно сказать, что самосознание оказывается максимально солипсическим в момент своего рождения, а вся его дальнейшая экзистенция сопровождается неизбежными утратами, в которых оно вынуждено отрекаться от эгоцентризма. В окончательном смысле, невроз, в основе которого лежит эго, разрешается только в отрицании этого «я», т.е. в отрицании человеческого самосознания, после которого остается лишь нуминозное Сознание.
В этом мире всякий нравственный призыв должен быть приглашением к неврозу. Чаще всего человек ничего не хочет знать о себе, а разоблачения своей души воспринимает как посягательство на святыню. Тертуллиану следовало выразиться откровеннее: «Мысль есть зло, потому что правда есть клевета». Имейте мужество мыслить. Имейте мужество оклеветать себя. Имейте мужество заболеть. «Блаженны алчущие, ибо они насытятся».
Нейронаука, Квантовая психология и Логос
Смертные говорят постольку, поскольку они слышат.
М. Хайдеггер
С древнейших времен человека интересовал, беспокоил и даже мучил вопрос о том, что он является телом, в котором обнаруживаются все признаки некой сущности – его собственной души. Она была невидима, неслышима, неосязаема и совершенно неуловима, но при этом человек был убежден, что эта неуловимая душа для него гораздо важнее материального тела. И все мудрецы мира чуть ли не в один голос твердили ему: что проку человеку приобрести все богатства мира, если душу свою он потеряет? Лучше ему лишиться части своего тела, чем части своей души. Никем не виданная душа долгое время оставалась предметом исследования таких же «невиданных» наук как теология, эзотерика, метафизика и алхимия.
Вопрос соотношения души и тела ныне называется «психофизической проблемой». Как следует из самого названия, это – вопрос связи психического и физического. По смыслу такой связи ею должна заниматься
А поскольку в том же древнейшем аспекте соотношения души и тела проявлением первой является мышление, а второе относится к физическим реалиям, то эта же проблема может быть полностью перенесена в смысле той же инструментальной качественности, которая отличает нейронауку от алхимии, в область философии и лингвистики (на смену теологии и эзотерики), а именно заключена в вопросе соотношения языка и реальности. Как язык, которым мы мыслим, соотносится с физической реальностью?
Изучая мозг, наука обращается к нейросетям и конструирует модель, в которой та или иная совокупность нейронов порождает то, что мы на своем языке называем мыслью или ощущением.
Но как бы глубоко нейронаука не заглянула вглубь этой психофизической проблемы, она не способна указать именно то место, где физика волшебным скачком превращается в психику. Так математика может сколь угодно близко подойти к точке разрыва некоторой функции, то она не может указать саму точку, поскольку эта точка разрыва по своей сути является уже вовсе не точкой, а ее отсутствием. Иначе говоря, то, что представляет собою эта точка, находится вне компетенции математического опыта. В некотором смысле точка разрыва математической функции уже не принадлежит языку математики.
Дело в том, что всякий «правильный» язык замкнут в себе самом. Он не терпит оксиморонов. И как фраза «от забора до полудня» в нашем интуитивном понимании выглядит нелепой, ибо сочетает сущности разного порядка, так в правильном языке все понятия должны быть из одного понятийного поля. В той же математике все операции над базовыми элементами (например, групповое умножение или сложение матриц) вводятся так, чтобы их результат давал лишь новый базовый элемент, но не превращал «забор» в «полдень». Наука кончается там, где начинается языковой абсурд. О том, что всякий «правильный» язык начинается с чего-то неправильного, мы поговорим в статье о Панлогизме (и это фундаментальное явление самосознания), а пока для нас важным является то, что всякий правильный язык стремится быть замкнутым в себе. Ведь совершенно недопустимо карточного короля бить шахматным конем. Они из разных языков.
Именно поэтому мысль оказывается вне экзистенциального (серого на рисунке) поля нейронов. Верно и обратное: психология не может попасть в физиологию. Величайшим лингвистическим заблуждением является наша вера в то, что язык соприкасается с реальностью. Кантовская «вещь в себе» остается вещью, а мы живем в изолированном языке своего самосознания, который и считаем реальностью. Как говорит Ж.Лакан: «Система языка нигде, в каком бы пункте вы ее не взяли, не становится перстом, указывающим на определенную точку реальности. Вы никогда не сможете сказать, что указано именно вот это, ибо даже если бы это вам удалось, вы ни за что не узнали бы, на что я указываю, скажем в этом столе: на цвет, на плотность, на стол в качестве предмета, или на что-нибудь еще». Иначе говоря, слово отсылает нас не к вещи, а к одному из ее ментальных свойств, т.е. к абстракции, т.е. опять к слову. Язык, будь то некая специализированная формальная система или эквивалент всего нашего мышления, существует в изоляции и отсылает всегда к самому себе: к своим значениям, а не к вещам. В этом – главное достоинство языка и его фундаментальный недостаток.