Яков. Воспоминания
Шрифт:
Иногда я встречался с Нежинской. После того нашего ночного возвращения из усадьбы Брауна, Нина сочла наши с нею отношения восстановленными. Я не разуверял ее. Кроме того, я надеялся, что увлеченная мной, она оставит в покое англичанина. Поэтому я не сопротивлялся, когда она приглашала меня поужинать вместе. Однажды мы и вовсе провели вместе целый день, отправившись верхом за город.
После этих встреч оставалось ощущение горечи и отвращения к самому себе, но я отбрасывал его, не желая замечать. Полагаю, подсознательно я пытался наказать себя, измаравшись как можно сильнее, чтобы даже мыслей о светлом и чистом не могло возникнуть в моей голове. В конце концов, работа превыше всего.
Так, именно во время верховой нашей прогулки, я узнал, что князь Разумовский оформил опеку над Элис Лоуренс и поселил ее в своем доме. Это было тревожно, но не слишком. Разум Элис спал беспробудным сном, и от доктора Милца, который принимал в ней участие по просьбе Анны Викторовны, я знал, что надежд на выздоровление крайне мало, если не сказать, вовсе никаких. Зато интерес князя к Элис ясно говорил, что синяя тетрадь была им все же не уничтожена. Иначе зачем ему могла понадобиться несчастная девушка, кроме как для расшифровки этих данных. Видимо, в тех стихах был скрыт не только компромат на самого Разумовского, но и еще какие-то важные сведения. И пока тетрадь цела, у меня оставалась надежда рано или поздно ее заполучить.
Выполняя желание Анны Викторовны не видеть меня, я старался не бывать в тех местах, где мы могли встретиться. Видимо, эти старания были взаимными, потому что даже случайных столкновений на улице, вполне возможных в маленьком Затонске, не происходило. Наверное, я все делал правильно, потому что даже судьба согласилась со мной, не подбрасывая мне ни единого дела, которое могло бы вызвать у Анны Викторовны желание помочь кому-либо и привело бы ее в управление полиции. Постепенно я привык не прислушиваться к шагам в коридоре, не вздрагивать, когда открывается дверь кабинета. Лишь от великого собирателя сплетен Коробейникова я узнавал порой какие-либо новости о ней, но и эти разговоры старался прекратить поскорее.
Но именно эти сплетни кое-что сообщили мне о посетителе, явившемся в один из дней в мой кабинет. Поручик Иван Шумский, молодой человек из хорошей семьи, рано потерявший родных, но делающий прекрасную военную карьеру. Поговаривали, у него были блестящие перспективы. Шумский приехал в Затонск по поводу болезни госпожи Ивановой-Сокольской, которая в свое время приняла в нем большое участие после смерти его родителей и помогла получить образование, послав мальчика в кадетское училище. Сама Екатерина Федоровна была в дружеских отношениях с семейством Мироновых, и поручик, со слов всезнающего Коробейникова, был принят в их доме и рассматривался Марией Тимофеевной как весьма перспективная партия для дочери. К сожалению, госпожа Иванова-Сокольская скончалась вчера после весьма непродолжительной болезни. И вот теперь господин поручик, именовавший ее не иначе, как тетушкой и благодетельницей, сидел в моем кабинете и пытался доказать мне, что эта смерть не была случайной. Зачем ему это было нужно, в расчете ли на наследство или просто от горя потери, я не знал. Да и разбираться не хотел. В данном случае я не видел состава преступления, а следовательно, и повода открывать дело.
— Послушайте, — убеждал меня Шумский, — кончина моей благодетельницы была не естественной, а скорей злоумышленной.
— Не понимаю, — ответил я ему, — выражайтесь яснее.
— Ее убили, — безапелляционно заявил поручик.
— У Вас и доказательства есть? — поинтересовался я.
— Я думаю, это проклятие, — вздохнул он. — Ну или что-то в этом роде.
Я и до подобного заявления не был рад видеть этого блестящего молодого человека. А после этих его слов и вовсе почувствовал нарастающее
— Проклятие? — я посмотрел на него возмущенно. — Поручик, полиция не принимает к рассмотрению таких обвинений.
— А ее слова «Меня убили» полиция принимает? — ответил он мне с неменьшим возмущением.
— Вы сами говорите, она болела, была не в себе, — постарался я его урезонить. — К сожалению, я не могу принять ваше прошение. Просто не вижу на то оснований.
— То есть как? — не поверил он.
— Ничем не могу помочь, — ответил я ему с возможной твердостью.
Шумский потупился, задумавшись на минуту. Я сделал вид, что занялся документами, показывая ему, что разговор окончен.
— Я найму адвоката! — заявил поручик, поднимаясь.
— Ваше право, — не удержал я раздражения. — Я даже знаю, кто этот адвокат.
Надеюсь только, что Виктор Иванович Миронов проявит рассудительность и не станет браться за это дело.
Увы, надежды мои не оправдались. Уже на следующий день с утра господин Трегубов передал мне постановление от прокурора расследовать дело о смерти госпожи Ивановой-Сокольской, с целью установления, была ли эта смерть насильственной, или вышеозначенная госпожа Иваново-Сокольская скончалась от естественных причин. Разумеется, это вызвало мое неудовольствие — никому не нравится принуждение. Но, в конце концов, наше дело полицейское. Приказали расследовать — будем расследовать. И начнем, пожалуй, с визита к доктору Милцу, который, кстати, и лечил Екатерину Федоровну, и лично присутствовал при ее кончине. Вполне возможно, этим визитом все дело и ограничится.
Доктор был весьма мрачен. Ему тоже не нравилось это расследование и он тоже не полагал неестественной смерть помещицы.
— Я не смог установить причину болезни, — сказал он мне несколько раздраженно. — Потому как симптомы больной, они не похожи на отравление ни одним из известных мне ядов. Поэтому утверждение господина Шумского, что это могло быть убийство, мне кажется абсолютно несостоятельным.
— И тем не менее, есть постановление прокурора о проведении дознания и следствия, — огорчил я Александра Францевича. — Кстати, стараниями известного Вам адвоката Миронова.
— Я могу лишь сказать, — сердито отвечал доктор, — что в известных мне описаниях я такого не встречал.
— Но и болезнь Вы определить не можете, — уточнил я.
— Да, не могу! — признал доктор недовольно, даже несколько возмущенно. — Я могу сказать с уверенностью, что это тяжелое поражение внутренних органов. Чем — я не знаю!
— Да Вы успокойтесь, доктор, — сказал я Милцу миролюбиво. — Такие вещи в нашей практике иногда случаются.
— Да, такие вещи случаются не только в Вашей практике, в нашей тоже, — куда спокойнее уже ответил мне Александр Францевич. — Вот аналогичный случай у нас, например, был.
Я насторожился. Аналогичный? Совпадений не бывает.
— Вы что, шутите? — осторожно спросил я доктора. — С такими же симптомами?
— Ну да, — доктор достал папку с историей болезни. — Терентьев Савелий Наумович, он умер в три дня.
— И давно это было? — спросил я.
— Ну, чтобы не соврать, — заглянул в историю доктор, — месяц назад. Да, Вы поговорите, Яков Платоныч, с его сыном, Никитой. Тогда тоже не могли найти причину болезни, ну и, соответственно, смерти.
Я только головой покачал. Два случая неясной смертельной болезни за месяц, и никого это не насторожило. Бред какой-то. Кстати, кто сказал, что лишь два? Это еще выяснить надо. Доктор Милц ведь не единственный врач в Затонске. И вполне возможно, другие его коллеги тоже сталкивались с подобными случаями. В общем, кажется, поручик Шумский был не так уж неправ в своих подозрениях.