Яков. Воспоминания

Антонова Лада

— Именной! — прокомментировал я гравировку на револьвере. — У отца украли?

Она не ответила, глядя прямо перед собой полными слез глазами. Ну, ничего. Поговорим позже.

Когда я вернулся в управление вместе с Солоницыной, то застал в кабинете редкостную суматоху. После моего отъезда в управление приехал Куницын, обеспокоенный отсутствием своего нового компаньона. Он был так возбужден и напуган, что Коробейников счел за благо приказать привести из камеры Игнатова, чтобы Куницын убедился, что тот жив и здоров. Игнатов, заскучавший в камере в одиночестве, немедленно усугубил сумятицу, Коробейников кинулся его

окорачивать, но получил отпор, как я понимаю, несколько хамский. За моего помощника немедленно вступилась Анна Викторовна, которую Игнатов также попробовал если не обидеть, то высмеять. Тут уж Антон Андреич бросился демонстрировать рыцарские качества, защищая даму. В общем, когда я приехал, пришлось еще потратить некоторое время, чтобы всех успокоить и все расставить по местам. В двух словах объяснив Игнатову и Куницыну, что убийцу я поймал, я выставил их обоих, что было не так-то просто, потому что оба они жаждали подробностей. Затем отправил городовых задержать Солоницына. Перепродажа опийного мака преступление серьезное, а Елистратов за то, чтобы от Сибири отмазаться, даст показания против Солоницына с превеликим удовольствием.

Наконец мы остались в кабинете вчетвером: я, Мария Солоницына и Анна Викторовна с Антоном Андреичем, скромно устроившиеся вдвоем за его столом. Я не стал настаивать на том, чтобы Анна Викторовна ушла. Во-первых, Солоницына была ее подругой, и я понимал, что Анне нужно своими глазами и ушами убедиться в том, что она виновна. А во-вторых, я хотел проводить ее домой после допроса. Тем более, что уже стемнело.

— Значит, это была Ваша идея — перепродавать контрабандный опийный мак? — спросил я Марию.

— Моя, — ответила она.

Отпираться она даже не думала. Мне вообще не казалось, что она чувствует себя виноватой. Скорее, она была сильно разозлена тем, что ее планы оказались нарушены.

— И Вы знали, что такое опий, — уточнил я, — и как он действует на человека?

— Знала.

— А хозяева складов, Караваев, Куницын, — продолжил я расспросы, — они о чем-то догадывались?

— Куницын и сейчас ни о чем не знает, — пренебрежительно фыркнула Солоницына. — А Караваев был сообразителен, додумался!

— И что, понял и начал требовать свою долю, — предположил я, — так?

— Он угрожал уволить папеньку! — возмущенно произнесла Мария. — А нас у него трое. Как мы без его жалования, а?

— В изобретательности Вам не откажешь, — сказал я ей. — Только скажите, как Вы узнали, что сразу три дамы заказали себе одинаковые костюмы Коломбины?

Солоницына взглянула на меня так, будто не понимала, как я могу не знать ответа на такой простой вопрос:

— Я хожу к той же портнихе.

— Вот оно что, — сказал я. — А здесь неразбериха, музыка, фейерверки… Вот Вам и шанс — аж три Коломбины.

— И ведь все получилось! — воскликнула Мария с разочарованием, — если бы не этот чертов Игнатов, который снова начал угрожать уволить папеньку!

Анна, не выдержав чудовищной этой исповеди, чуть ли не бегом бросилась из кабинета.

— Антон Андреич, закончите формальности, — велел я, выходя за ней следом. — Анна Викторовна, — окликнул я ее, выйдя в коридор, — ну, подождите!

— Извините меня, — Анна повернулась ко мне, и я увидел, что она борется со слезами. — Конечно, мы не были близкими подругами, но я хорошо ее знала, и… Зрелище чудовищное.

— Я

провожу Вас, — сказал я ей.

Не хочу, чтобы она шла одна так поздно, тем более, будучи настолько расстроенной.

— Не надо, — помотала головой Анна Викторовна, — Вы забыли, у нас же нейтралитет.

— Да помню я, — ответил я ей, проклиная ту минуту, когда эта идиотская идея пришла мне в голову. — Ночь на дворе.

Анна посмотрела на меня странным долгим взглядом, а потом вдруг обняла, крепко прижавшись щекой к моему плечу, то ли утешая, то ли ища у меня утешения. Я осторожно обнял ее в ответ и замер, прикрыв глаза. Не хочу понимать, что это значит. Не хочу думать. Хочу просто вот так стоять, обнимая ее, сколь угодно долго, хоть всю жизнь.

Наше объятие длилось меньше минуты. Затем она отстранилась и, не глядя мне в глаза, сказала твердо:

— Сама дойду.

И быстро пошла к двери. Остановилась, как всегда, сделав несколько шагов. Я замер в надежде, что мне все-таки будет позволено пойти с ней, но тщетно.

— До свидания, Яков Платоныч, — сказала Анна Викторовна и вышла за дверь.

— Евграшин, — позвал я, глядя ей вслед, — присмотри.

Он кивнул и быстро вышел следом.

А я остался, чувствуя себя весьма странно. Все происходящее между нами было странным и непонятным для меня. И я был совсем не уверен в том, что готов в этом разбираться.

Но одно я понимал отлично: нужно немедленно придумать, как разделаться с этим несчастным нейтралитетом, раз и навсегда.

====== Восемнадцатая новелла. Врачебная тайна. ======

Утром летнего дня поступил вызов из дома графини Уваровой. Хозяйка дома была найдена мертвой. Учитывая статус покойной, если бы оказалось, что это убийство, дело стало бы весьма резонансным. Что для меня, соответственно, означало, что в мою работу будет бесконечно вмешиваться начальство всех мастей, пытаясь повлиять на скорость и исход расследования. Подобные дела я не любил чрезвычайно, предпочитая в работе самостоятельность и на дух не вынося давления на меня. Но, прибыв в дом Уваровой и осмотревшись на месте преступления, я понял, что явно недооценил неприятности, которые сулило мне это расследование.

Графиня сидела за столом, уронив на руки голову, будто ее сморил сон. А перед ней на столе стоял канделябр с оплывшими свечами черного цвета.

— Чертовщина какая-то, — прокомментировал я увиденное, — черный воск. Все это похоже на какой-то странный тайный ритуал.

— Графиня, я знаю, страдала мигренью, — попытался утешить меня доктор Милц, осматривающий тело, — вполне могла скончаться от приступа.

— Вы что, знакомы? — поинтересовался я.

— Да, она была моей пациенткой, — вздохнул Александр Францевич.

— А что это за кружева? — спросил я доктора, разглядывая странный узор на виске умершей, образованный, по всей видимости, проступившими сосудами.

— Вот такие капиллярные узоры, — пояснил Милц, — только значительно большие, возникают на теле человека после попадания в него молнии.

— Но не хотите же Вы сказать, — поразился я, — что графиня зажгла свечи, села за стол, а после этого неожиданно ударила молния? Стекла-то целы.

— Рассуждая подобным образом, — заметил Александр Францевич с некоторым неудовольствием, — легко дойти до полнейшего абсурда.