Яков. Воспоминания

Антонова Лада

— Как Анна Викторовна? — спросил я его, зная точно, что в данном случае мой вопрос не вызовет возмущения.

Из всех старших Мироновых Петр Иванович был единственным, кто относился ко мне тепло и никогда не выступал против моих отношений с Анной.

— Держится, — ответил он со вздохом. — Вы же знаете, она эмоции лишний раз не проявляет.

— Я вас вот что попрошу, — сказал я, — Вы проследите, чтоб она из дому не выходила.

— А она уже ушла, — ответил Миронов.

— Куда? — не поверил я своим ушам.

— Ну, ее князь пригласил, — сообщил Петр Иванович. — Прошла

садом, так что сторонний наблюдатель этого заметить никак не мог, а недоброжелатель будет думать, что она дома. А она тем временем совсем в другом месте, и, по-моему, это разумно.

— Князь придумал? — спросил я, сдерживая кипящие эмоции изо всех сил.

— Его идея, — согласно кивнул Петр Миронов.

Черт возьми, мне эта идея совершенно не нравилась. Но как я мог хоть кому-то объяснить, что в горящем доме безопаснее, чем рядом с Разумовским? Даже Анна не верила мне, когда речь заходила о князе. Вот и сейчас она предпочла его защиту, не доверившись оставленной мною охране.

— А удалось ли что-нибудь выяснить о личности убитого? — спросил Петр Иванович, отвлекая меня от неприятных размышлений.

— Профессор Петербургского университета, — ответил я.

— Что Вы говорите? — поразился Петр Иванович. — И как зовут?

— Анненков, — вздохнул я, — Александр Васильевич.

В какой-то степени это было разглашением материалов следствия. Но в данном случае я преследовал совершенно определенную цель. Мне вспомнилось, что Анна Викторовна всегда тоже первым делом выспрашивала у меня имя жертвы. Петр Миронов вроде бы тоже считается медиумом, хотя я был с самого начала нашего знакомства уверен, что он шарлатан. Но Анна наверняка хочет знать имя убитого. И поскольку я вряд ли увижу ее скоро, пока она остается в доме Разумовского, то буду надеяться, что Петр Иванович ей все передаст.

— Анненкова что-то не припоминаю, — задумчиво сказал Миронов, явно перебирая в голове своих знакомых из Петербурга.

При этом он наклонился и поднял горлышко от бутылки, намереваясь, кажется, забросить его куда-нибудь подальше.

— Петр Иваныч, подождите! — бросился я к нему.

Он замер со стекляшкой в руках, глядя на меня с недоумением. Я перенял у него горлышко, осмотрел внимательно. Да, типичная «розочка», какие часто используются в кабацких драках. И это наверняка наше орудие преступления, вон и кровь на стекле запеклась. Я принюхался. Алкоголем бутылка не пахла.

— Яков Платоныч, — сказал Миронов, явно гордясь своей находкой, — обращаю Ваше внимание, на то, что, вполне возможно, что именно этим предметом и было перерезано горло нашему профессору.

— Это греческий? — указал я ему на этикетку бутылки, не обращая внимания на его самодовольство.

— Это греческий, определенно и безо всяких сомнений, — согласился Петр Миронов. — Но я вот им не владею.

— Я тоже, — сказал я, упаковывая найденную улику и убирая ее в саквояж. — Благодарю за помощь, Петр Иванович.

— Всегда пожалуйста! — радушно улыбнулся Миронов-младший.

Славный он все-таки человек, искренний и добрый. Хоть и шарлатан, и порой без царя в голове.

Но мне часто казалось, что свою искренность и детскую непосредственность Анна Викторовна унаследовала именно от него. Этим, наверное, и объяснялось то, что Петр Иванович был мне настолько симпатичен, что я прощал ему черты, которые в другом человеке вызвали бы у меня отторжение.

Доктор Милц, которому я принес свою, вернее, Петра Миронова находку, подошел к ее изучению со всей тщательностью. Долго осматривал, обнюхивал. Собирал пробы со стекла и с пробки и смешивал с различными веществами, пытаясь точно определить, что же было в этой бутылке до того, как она разбилась. Я молча ждал, стоя рядом, засунув руки в карманы, чтобы не видно было, что от нетерпения я уже кулаки сжимаю.

— Ну что там, доктор, — не выдержал я наконец. — Яд?

— Да нет, — задумчиво произнес Александр Францевич, — скорее наоборот. Очень похоже на отвар из трав, который используют при лечении больных почек.

— Да, кстати, — показал он мне снова орудие преступления, — этикетка на греческом языке — это бутылка из-под елея.

— Елея? — переспросил я. — Это же оливковое масло с добавками, его привозят в Россию из Греции.

— Правильно, — согласился Милц, — и используют в наших церквях во время богослужения.

Однако, какое у нас занятное орудие убийства: бутылка из-под церковного масла, заполненная лекарством. Можно ли найти что-либо более мирное? И нет ли в этом какого-либо знака, который можно прочитать, чтобы понять, о чем думал убийца.

Но в любом случае это ниточка к убийце. Ведь где-то он взял эту бутылку. А значит, можно найти, где.

Поблагодарив доктора Милца, я отправился в управление, но по дороге меня перехватил Коробейников, который как раз закончил свои совершенно безрезультатные поиски. Ни в приличных гостиницах, ни в меблирашках, ни даже в борделе не объявлялся ни один математик. Так что и здесь пока был тупик. Пытаясь вместе додуматься до чего-то путного, мы пошли по улице, привычно размышляя на ходу.

— Ну, допустим, некий маньяк, свихнувшийся на Формуле Создателя, прятался в саду у Мироновых, поджидал Анну Викторовну, — предположил я, — а здесь появился Анненков, и он убил его.

— А зачем поджидал? — встревоженно спросил Коробейников.

— Очевидно, чтобы предупредить Анну Викторовну об опасности, — ответил я.

— Но убийца — и без оружия? — недоумевал Антон Андреич.

— Ну, может он не хотел убивать его в тот день, — продолжил я строить предположения. — Хотел понаблюдать за Мироновыми, а здесь появился профессор.

— Безоружный, но с бутылочкой елея, — съязвил Коробейников. — Как-то это…

— А куда у нас поставляют елей? — спросил я его.

— В церкви и монастыри, — ответил Антон Андреич.

— Вот по церквям и пройдитесь, — велел я. — Надо узнать, кто разливает самодельное снадобье в бутылки из-под елея. А я в монастырь.

— В монастырях нередко находят приют странники, юродивые и прочие психически неустойчивые личности, — заметил мой помощник.

— Правильно мыслите, — похвалил я его.