Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Вы ревнуете! — она даже остановилась в изумлении.
Вот уж нет, что за выдумки! Я повернулся к ней с вежливой улыбкой.
— Напротив, — сказал я, допустив в свой голос нотку язвительности, — наконец-то теперь Вы переключите свое внимание на новый объект, а я смогу спокойно работать.
Сказал — и чуть не поморщился, столь фальшиво и раздраженно это прозвучало. Да что это со мной в самом деле?
Анна посмотрела мне прямо в глаза долгим серьезным взглядом. А потом спросила с нежной улыбкой, очень тихо:
— Что
— Я видел, как Вы смотрели на этого вундеркинда, — ответил я ей, из последних сил удерживая улыбку на лице, как бы делая вид, что лишь шучу.
— И как? — кажется, она едва сдерживала смех.
Нет, смеяться я над собой не позволю. Даже если вдруг и веду себя как полный идиот.
— Всего доброго, Анна Викторовна, — попрощался я и быстро пошел в сторону управления.
Анна окликнула меня, не дав сделать и пяти шагов.
— Яков Платоныч, а когда мы снова с Вами увидимся? — спросила она. И после крошечной паузы добавила с толикой ехидства: — Чтоб Павла Ивановича посетить.
— Вы написали ему свой адрес, — ответил я раздраженно. — Уверен, он Вас теперь сам найдет.
Развернулся круто и пошел своей дорогой. А мне в спину летел ее обворожительный заливистый смех.
Я невольно усмехнулся. Она-таки победила. Вывела меня из себя и заставила проявить эмоции. И эти эмоции ее порадовали. Радует барышню, что я ревную! Дразнить она меня решила!
Но неужели я и в самом деле приревновал ее к этому мальчику-студенту? Смешно, право. Когда Семенов бросал на Анну липкие взгляды, мои эмоции не удивляли меня. Да и не ревновал я в тот момент. Просто не должно так смотреть на женщину, ни на какую. И я с удовольствием объяснил бы ему это любым доступным способом, дай он мне хоть малейший повод.
Взгляды же Павла Ивановича оскорбительными не были. Напротив, он смотрел на Анну с возвышенным восхищением, чуть ли не как на богиню. И ей его внимание было приятно, оно ей льстило. Но почему-то меня раздражало именно то, что его внимание доставило ей удовольствие.
Так, ладно. Хватит уже этих размышлений. А то я сейчас сам себя уговорю, что вправду ревную, будто имею к тому какие-нибудь права. Анна Викторовна свободная незамужняя девушка, и молодой умный студент куда лучшая для нее компания, чем сыщик с бурным прошлым.
Кстати о прошлом. Надо все-таки послать запрос и выяснить, почему Павел Иванович на самом деле был вынужден покинуть Петербург.
Следующим утром я допрашивал чистильщика. Он наконец-то проспался и теперь страдал жутким похмельем. Вины в убийстве он не признавал, хотя и не отрицал, что залез в дом для кражи.
— Ну, не убивал я, Ваше Высокобродие! — ударял он себя в грудь кулаками. — Ложки взял! Но не убивал! Она уж там мертвая лежала.
— Ложки, значит, только взял? — спросил я его. — Ну, а кто ж тогда убил, если не ты?
— Так девка эта и убила! — предложил свою версию
Я кивнул Коробейникову, чтоб налил воды. Чистильщик благодарно принял стакан, выхлестал одним глотком.
— Не убивал, значит? — спросил я, когда чистильщик напился.
— Нет, ей Богу! — размашисто перекрестился он.
— Ты вот что мне скажи, — продолжил я расспросы. — Ты ведь напротив этого дома Курочкиной днями напролет сидишь.
— Так и ночами тоже! — подтвердил чистильщик. — А чего мне далеко ходить? Я и сплю там!
— Ну так тем более, значит, должен был видеть, кто там возле дома крутится, кто к ней в гости приходил.
— Дак одна она живет-то! — изумился чистильщик. — Кому она нужна!
— Ты давай вспоминай! — припугнул его Антон Андреич. — Не то на каторгу пойдешь за убийство.
— Точно! — вспомнил задержанный. — Заходил к ней один мастеровой на днях.
— Мастеровой?
— Да! Зашел к ней с черного входу и с саду, — подтвердил чистильщик. — А она ему сразу калитку-то открыла.
— Когда это было? — уточнил я.
— Не помню! — чистильщик растерянно развел руками. Похоже, из-за непрерывного пьянства своего с датами он был не в ладах. — Ну, вот, на днях!
— Да нет! — рассердился я его бестолковости. — Ты мне скажи, в тот вечер, когда Курочкину убили, кто к ней приходил?
— Ну не видел я никого! — снова принялся он бить себя в грудь. — Ну пьяный ж я был!
Я вздохнул. Все бесполезно, он ничего не помнит. Он не убивал Курочкину, но и убийцу он, похоже, не видел. Но еще одну попытку добыть из него что-нибудь интересное я могу сделать.
— Откуда у тебя это? — спросил я, показывая ему окурок сигары, найденной нами в ящике.
— Чего? — не понял он.
— Сигара! — я сунул окурок ему под нос.
— А! — сообразил наконец чистильщик. — Так этот ее и бросил. Мастеровой! Он и раньше ко мне подходил сапоги почистить. Вот. А потом я смотрю, он к Курочкиной — шасть! Вот, а сигару энту бросил, когда деньги мне отдавал.
— Чего же он ее бросил-то? — спросил Антон Андреич.
— Он ее из кармана вытащил, а она сломанная, — пояснил чистильщик. — Вот он ее и бросил.
Мастеровой, значит. С кубинской сигарой в кармане. Уже верю. То есть, чистильщику-то верю, он рассказал, что видел. Вот только не мастеровой это был ни разу. Но тогда кто? И зачем он приходил?
— Узнать его сможешь? — спросил я чистильщика.
— Я на лица не смотрю, — ответил тот. — Больно надо шею задирать!
И заныл:
— Ну отпустите в камеру, а, барин?! Ну мочи нет! Ну не знаю я больше ничего!