Яна и Ян
Шрифт:
— Достаточно! Если ты не перестанешь…
— Не могу я перестать, — хрипел Йозеф. — Я двигаюсь по прямой и смогу остановиться только на «шестом факультете», причем с вашей помощью…
«Шестым факультетом» слушатели академии называли пивную «Северка», куда все мы иногда заглядывали.
— Что ж, придется ему помочь, — согласился Зденек, — мы же его друзья. Кто «за»?
Проголосовали единогласно.
— Там наверняка будут товарищи с телевидения. Они снимают что-то в академии. Среди них есть прелестная девчонка, ну прямо картинка… — мечтал по дороге Йозеф.
Мы вошли внутрь и огляделись.
— Это она! — толкнул меня локтем Йозеф.
В этот момент девушка обернулась, обвела нас равнодушным взглядом женщины, привыкшей к всеобщему вниманию, потом вдруг дружески улыбнулась и помахала мне рукой. Это была Моника.
— Спи! — сказала я строго. Гонзику давно пора было спать.
— Уже сплю! — ответил он обиженно. — Не видишь? — Он прикрыл глаза, но в щелочки между веками наблюдал, буду ли я смеяться.
Нет, так дело не пойдет. Я закрыла двери. В гостиной, на столе, среди учебников лежало начатое письмо Яну: «Сегодня на субботнике мы с Гонзиком приводили в порядок детскую площадку. Я купила ему лопатку, и он работал с большим удовольствием. Но продолжалось это до той минуты, пока…» А стоит ли об этом писать?
Дело в том, что на площадке Гонзик подрался с Миреком Лендлу, мальчиком на год старше его. У Мирека были грабли, а Гонзику очень хотелось поработать ими. Рассказывать ли о случившемся Яну? Во время потасовки наш сын здорово получил по носу, даже кровь текла. Но и Миреку досталось, он ревел так, будто его резали. Гонзик же рта не раскрывал. «Подумайте, какой драчун!» — удивлялась потом бабушка Мирека…
Я скомкала письмо. Неожиданно все мне почему-то опротивело. Что, собственно, произошло? Подрались два мальчика, что тут особенного? И я в свое время не раз участвовала в потасовках, хотя и девочка. Но в Коширже относились к этому спокойно. Папа прикладывал к моим шишкам нож плоской стороной, на синяки никто не обращал внимания, а ссадины промывали спиртовой настойкой арники. Она стояла у нас в банке из-под огурцов. Других лекарств в доме не держали. В поликлинику мы с Иркой ходили только на прививки.
Однако Ян наверняка возразил бы: «Гонзик совсем недавно серьезно болел. Вдруг его бы стукнули по уху?» Может, он прав. Или не прав? Болезнь Гонзика прошла без осложнений, он уже абсолютно здоров и ни минуты не хочет посидеть спокойно, а я должна все время повторять: «Не надо! Нельзя! Упадешь! Ушибешься!..» Так из него вырастет второй Пушинка. Если бы Ян был с нами, у меня бы не возникало подобных проблем. А так вся ответственность ложится на меня, и я постоянно чего-то боюсь. Однако страх — плохой советчик. Он вынуждает меня многое замалчивать, а иногда даже лгать…
До сих пор не могу понять, как я сумела молниеносно сориентироваться, когда Ян застал меня за телефонным разговором с Михалом. В другое время я бы посмеялась над его вопросом: «Это тайна. Придет время, и ты все узнаешь!» Но в данном случае я предпочла солгать, солгать из страха. И из упрямства — нечего скрывать недостатки своего характера. Я так казнила себя за болезнь Гонзика, что по окончании экзаменов за семестр действительно хотела бросить училище и даже сообщила об этом Михалу. Я ожидала увидеть на его лице торжествующую усмешку, ведь он же отговаривал меня,
— Ты очень способная, Яна. На экзаменах по чешскому и русскому ты показала хорошие знания. Сначала я думал, что это всего лишь блажь или стремление не отстать от мужа, теперь я задним числом прошу у тебя прощения.
Когда я напомнила ему о Гонзике, он ответил:
— Разве у одной тебя ребенок? И только твой ребенок болеет? Это со всеми детьми случается. Подумай хорошенько…
Если бы Ян вместо упреков сказал тогда: «Это со всеми детьми случается»! А он начал меня упрекать, и я написала Михалу: «Может, я и способная, но учиться и одновременно воспитывать ребенка не могу. Спасибо тебе за все. Не сердись». Написать подобное письмо было нелегко, а отослать Михалу учебники я вообще не решилась. Когда приехал Ян и наши отношения снова нормализовались, я считала, что поступаю правильно. Любовь Яна и Гонзик — вот мои самые большие богатства. Но когда Ян начал восхвалять жен своих товарищей, все во мне запротестовало. Я снова почувствовала себя совершенно беспомощной. Не пора ли с этим покончить? Я достаточно натерпелась на старой квартире, когда Ян без конца восхищался Верой, во всем советовался с ней, а я была всего лишь бессловесным существом, мнение которого никого не интересовало.
Как же так? Он восхищается женщинами, которые учатся, трудятся, занимаются общественной работой, а меня, свою жену, хочет привязать к дому. Вера часто над ним смеялась, называла «феодалом». Но я не хочу быть женой «феодала». Михал тоже говорил, что эмансипация женщин процесс сложный и до конца не изученный. Скорее всего, не изучена эмансипация мужчин. Какое недоуменное лицо сделал мой муж, когда я однажды попросила, чтобы он подкатил сервировочный столик! А когда я попросила его дочистить яблоки для пирога? При воспоминании об этом я с трудом удержалась от смеха…
За спиной у меня зашлепали босые ножки, и теплые ручонки обвились вокруг моей шеи.
— Я не хочу спать. Пожалей меня, бедненького.
— Ничего себе «бедненький»! — засмеялась я. — Ты — отъявленный драчун! — Не удержавшись, я все-таки поцеловала его в лоб.
Маленький притворщик скорчил при этом страдальческую гримаску. Боже, как я избаловала малыша! С тех пор как его выписали из больницы, я не противилась, когда он ложился в мою постель, обнимал за шею и засыпал, прижавшись ко мне. Наверное, в больнице ему было очень скучно, ведь раньше он отвергал всякие нежности. Доктор и сестры хвалили его за выдержку и хорошее воспитание. Однако теперь это хваленое воспитание трещало по всем швам.
— Ты у меня настоящий здоровяк! — сказала я. — А теперь иди спать и смотри у меня!..
— Там… — показал он рукой в сторону нашей спальни.
— Нет, у тебя есть своя постелька, а маме надо учиться.
— Маме не надо учиться, она уже большая. Мама должна спать. Пойдем, пожалуйста!.. — В постельке он прижался к стене, давая мне место. — Ложись, я тебя очень прошу.
Ну разве тут устоишь? Нос у него распух, под глазом всеми цветами радуги переливался синяк. Вот если бы Ян его увидел! Ну и что? Я бы сказала, что Гонзик весь в него. Разве Ян в свое время не пытался подраться из-за меня с Орешком? А ему ведь шел тогда двадцать первый год.