Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3

Яновский Юрий Иванович

Мальчик насторожился.

Мать спокойно поднимает голову от машины:

— Нового мне не пошить, а ремонт осилю…

Мальчик еще больше насторожился.

— Словом, не индпошив, а американка?

— Садитесь, — совсем просто говорит женщина, — говорите свою нужду.

Связной садится, достает из бокового кармана стеклышко монокля, вставляет в левый глаз.

— Мальчик не помешает, мадам?

— Нет, — коротко говорит женщина, — это моя правая рука.

— Дело вот в чем, товарищи. Нужен документ для

майора СС…

— Обершарфюрер войск СС, — поправляет мальчик.

— Правильно, — соглашается гость, — фамилия — Пешке, имя — какое угодно, место службы — Гамбург, так сказать, все как следует…

— Фото имеется? — деловито спрашивает мальчик.

— Я одену форму, вы меня щелкнете…

— Понятно… Ордена имеются? Железный крест не помешает, — говорит мальчик. — Знаки ранения? Пожалуй не надо…

— Не надо, Витенька, — говорит мать, — это же эсэсовец. У них ранений нет. Можно ему нацепить "значок верности", хватит.

— Хорошо, мама. Давайте, товарищ, ваш костюм…

Связной развязывает узелок, достает полный комплект эсссовского офицера, накидывает мундир поверх своего. Мальчик придирчиво его осматривает.

— Не новый. Надо было бы Марье Ивановне лучше поискать, ведь это не местный СС, а, можно сказать, столичный. Мама, этот позументик у них, кажется, уже не здесь? Ну, железный крест на месте. А это что? Совсем не майорская свастика!

— Давай быстренько перешью, — говорит мать.

Связной передает мундир женщине, быстро начинающей над ним орудовать. Мальчик готовит фотоаппарат.

— Вы знаете, какие там печати и отметки нужны? — спрашивает связной.

— По меньшей мере — странный вопрос, — обиженно говорит мальчик, — ведь от точности нашей работы зависит человеческая жизнь!

— Простите, — спешит извиниться связной, — я по хотел вас обидеть. Просто непривычна такая обстановка…

— Мой Витя, — с гордостью говорит мать, — очень талантливый художник. Для него срисовать и затем вырезать любую печать — ничего не составляет… Мечтает ом о художественной академии, хочет в будущем показать большие картины…

— С фото он тоже умеет управляться, — отмечает связной, — хотя фото для удостоверений и не бог весть какое искусство!

— Я не только для удостоверений! — не выдерживает мальчик и сейчас же заставляет себя остановиться.

— Можно, Витенька, — говорит мать, — это человек свой. Мы с сыном решили выдвинуть перед райкомом партии, так сказать, встречный план. Помимо наших прямых обязанностей — документы, паспорта, отметки и прочее, мы для них делаем специальные снимки. Фиксируем, так сказать, все гитлеровские злодеяния. Для будущих трибуналов, конечно. Тела расстрелянных, повешенных, физиономии палачей, картины разрушений — вам объяснять не приходится, сами знаете…

— Какие вы герои! — вырывается у связного.

Стук в дверь.

— Кто это так поздно? — беспокоится мать. —

Это к нам, Витенька… Устрой товарища на диване за ширмой, пока я открою дверь…

Связной ложится на диван, мальчик ставит перед ним ширму.

Пропуская вперед себя пожилого мужчину, возвращается мать мальчика.

Мужчина очень смущен, мнет в руках шапку и не знает, с чего начать.

— Неонила Семеновна, — говорит он тихо, — я бы сам ни за что не решился идти к вам… Добрые люди посоветовали… Говорят, пойди к Неониле Семеновне, она была народным заседателем, знает все наши законы!.. Рассудите вы меня…

— Обратитесь, господин, в управу — там известны законы…

— Я не уважаю немецких законов, подчиняюсь советским, — убежденно говорит мужчина, — у меня конфликт с квартирохозяином. Неонила Семеновна!

— Не могу, — отвечает женщина, — я не имею права судить…

— Как не имеете права? — обижается пришедший. — Мы вас выбрали в народные заседатели — значит имеете полное право! Вы у нас теперь первая и последняя инстанция! Как присудите, так и выполним… Разрешите прийти с ответчиком к вам… Он сказал, что никого другого не послушает…

— Ладно, приходите в субботу, — устало машет рукой женщина, — не могу я отказывать… Мой приговор не обязателен для исполнения…

— Необязателен?! — восклицает пришедший. — Пускай попробует кто-нибудь не подчиниться. За этим народ следит, Неонила Семеновна… До свидания пока…

Мужчина уходит на цыпочках, держа в руке шапку. Связной появляется из-за ширмы.

— Я не нахожу слов, — говорит он, глядя любовно на хозяйку и мальчика.

— Вот так и живем, — смущенно отвечает Неонила Семеновна, — не хотят советские люди отказываться от своих законов…

— Мой аппарат готов, — говорит мальчик. — Выдержка будет большая, попрошу не двигаться…

— Надевайте мундир, — отзывается мать, — вот зеркало, приводите себя в нужный вид. Я на минутку выйду, посторожу…

Женщина выходит, связной облачается в эсэсовский мундир, надевает фуражку, нацепляет себе гитлеровские усики, делает несколько мазков гримировальным карандашом, вставляет в глаз монокль. Приосанивается, надувает грудь и щеки.

Мальчик наводит фотоаппарат.

— Глаза вот сюда… Еще более идиотское лицо… Сожмите губы… Презирайте всех… Снимаю!

Застывшее лицо обершарфюрера СС с моноклем в левом глазу.

* * *

И вот — то же лицо эсэсовца и фуражке перед ворогами здания гестапо. Вечер. Офицер стоит, широко расставив ноги, хлопает себя хлыстом по голенищам сапог и орет:

— Скоты! Мерзавцы! Открыть ворота!!!

Сзади него — чудовищный автобус, поднятый с какой-то автомобильной свалки. Он расписан всеми цветами радуги: черные фестоны, кресты, свастика, серебряные ангелочки, гирлянды цветов, надпись в овале из пальмовых ветвей.