Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
— Нет. Расклеены отдельные листовки о событиях под Сталинградом и о капитуляции группировки фон Паулюса…
— Тише! Паулюс не капитулировал, как вам должно быть известно, а доблестно погиб во славу фюрера!
— Я повторил содержание листовки, господин шеф…
— Почему вы мне всегда противоречите, любезный? Неужели пребывание в среде местного населения в качестве немецкого колониста так испортило вас?
— Извините. Я реально смотрю на вещи, господин обершарфюрер. Это происходит от знания характера
— Где? Ах, да… Спасибо, я не заметил…
Гестаповец, однако, играть дальше револьвером не стал: засунул в кобуру.
— Продолжайте, мой милый.
— Да, господин шеф, здесь люди воспитаны большевиками, как коллективная сила. И они не оборо-няются, они наступают широким фронтом, господин шеф.
— Вы призываете к панике?
— Я против недооценки сил врага! Мы, колонисты, двести лет жили в среде местных людей, как посланцы великой Германии, — вы обязаны нам верить, господин шеф!
— Вы провинциальны, мой любезный, — вы никогда не сделаете карьеры, так как вышестоящее начальство не любит неприятных известий. Итак, пишите им еще раз — подполья в нашем городе Н. больше не существует!..
Улица в южном городе Н.
Молодящийся немецкий франт в полувоенном спортивного кроя костюме, в гетрах, в зеленой шляпе с перышком — тип преуспевающего немецкого провинциального коммерсанта — идет по улице. Лицо — в шрамах от студенческих дуэлей. Это — связной.
Фланирующей походкой приближается к фотографии "Блиц". Вывеска в витрине — условный знак: увеличенное фото новобрачных. Заходит в дверь.
Поднимается по лестнице, держа руку в кармане.
Шумно и быстро заходит в комнату, решительно идет к конторке, за которой восседает молоденькая кассирша.
— Здравствуйте, моя дорогая фройляйн!
— Я замужем, — опустив глаза, произносит кассирша.
— Все равно я не решусь назвать вас фрау, так как ваше сердечко еще безусловно не узнало настоящего жара любви…
— Я люблю моего мужа, милостивый государь!
— Кто ваш муж, моя красавица? Разве в этом городе есть человек, достойный вас, такой чудесной дочери немецкого народа!
— Мой муж русский, господин клиент! — признается кассирша.
— О ужас! Отдать неполноценному славянину такой перл немецкой крови! Я этого не переживу! Надеюсь, вы встречаетесь с родственными вам по духу северными людьми? Не отрицайте, не отрицайте, вы не можете не встречаться с нашими героями Восточного фронта!..
— Мой муж только скромный коммерсант, но я люблю моего мужа, господин клиент!.. — окончательно
— Хорошо. Разрешите задать вам, дорогая фрау, один вопрос?
— Прошу вас, господин клиент, — снимки моментальные, можно кабинетный формат, групповые — со скидкой…
— Мой брат, — говорит посетитель, в упор глядя на кассиршу, — получил из Германии свежий фотоматериал фирмы "Агфа"… Он просил предложить Ивану Валерьяновичу…
— О! — кассирша с ужасом уставилась на говорящего. — О, с огромной радостью!..
Как оглушенная, она встает со стула и идет к занавеси, откинув которую, вводит посетителя к Ивану Валерьяновичу.
Связной быстрым взглядом окидывает комнату. Фотоаппарат на массивном штативе, осветительные приборы, разные фоны для съемок, стеклянная крышка. Ничего подозрительного.
Иван Валерьянович — элегантный мужчина в расцвете лет. Эспаньолка, очки, галстук бабочкой. Часовая цепочка с брелоками… Приметы соответствуют инструкциям.
— Выйдите, фрау, — говорит пришедший.
— Это моя жена, — сообщает Иван Валерьянович.
— Все равно.
Женщина выходит. Связной подходит вплотную к владельцу фотографии и говорит ему на ухо несколько слов. Иван Валерьянович также на ухо отвечает.
Жмут сердечно друг другу руки.
— Я для вас буду Миллер, — говорит связной. — Где мы можем без помех поговорить?
— Прошу, господин Миллер, ко мне, в верхнюю студию!
В каменной стене — ниша, в ней винтовая лестница, ведущая наверх. Хозяин двинулся первый, за ним — связной.
— Этот дом когда-то строил для себя один чудак адмирал, — говорит на ходу хозяин, — с башенки он наблюдал ночью звезды, а ранним утром в подзорную тру-бу следил за подъемом флага на своем корабле. Из башенки имеется другой выход. С улицы кажется, что к ней нельзя добраться, нижние этажи сгорели…
— Рация, не дай бог, тоже здесь? — спрашивает связной, входя за хозяином в небольшое круглое помещение с зашитыми досками окнами. Сектор крыши — стеклянный.
— Нет, что вы, товарищ! — ужасается Иван Валерьянович. — Рация наша спрятана. В подвале возле больницы наша рация. Я немцам там столько помех дал — один рентген чего стоит — очень трудно нм нас пеленговать…
— Особенно — когда передатчик бездействует…
— Упрек справедливый. Мы срочно послали через фронт человека с просьбой прислать радиста с шифрами.
— А где ваш радист, Иван Валерьянович?
— Несчастье. Он был очень впечатлительный и нервный. Ничего не могли с ним поделать. Чуть где-нибудь что-нибудь стукнет — он сразу бледнеет, глаза делаются стеклянными, ужас. Контужен был так ужасно. Работник отличный, но нервами не владел…
— Если в это время к вам в фотографию придут посторонние, как вы узнаете?