Янтарь и Лазурит
Шрифт:
Лиц родителей нигде не было видно, как и самой верховной лисы.
Некоторые обратили внимание на Кохаку и Сюаньму. На коленях лисы с белым мехом лежал чёрный лис, за её спиной стоял золотой дракон с каса-обакэ в руках, а возле ног светился треснувший гохэй. Завороженные, они приблизились и опустились в поклоне.
— Верховная лиса! — приветствовали её ожившие лисы и драконы.
— Вы ошиблись, — вздрогнула она, рассматривая знакомые лица, в то время как слёзы текли по её щекам. — Я просто Кохаку. Давно… не виделись.
Её голос дрогнул.
Сюаньму
— Верховная лиса.
— Ты так выросла, Кохаку, — произнесла трёххвостая рыжая лиса — близкая подруга её матери. Она всё ещё оглядывалась в поисках родителей, но нигде не замечала их лиц.
Кохаку и Сюаньму рвались помогать остальным — у них ещё оставались силы после битвы, они могли переносить раненых и обрабатывать их раны. Но взрослые решительно прогнали их отдыхать.
Некоторое время Кохаку посидела с раненой Хеджин и евнухом Квоном, но первая вскоре задремала, а евнух остался заботиться о ней.
Монахи Чуньли, Дунси и Тяньинь принесли с корабля мешки с лекарственными травами и тоже нашли себе дело. Сюаньму успел принять человеческую форму и переодеться, после чего всё-таки настоял присоединиться к ним как монах из Цзяожи, и на некоторое время Кохаку осталась одна. Цвет меха вернулся на родной тёмно-рыжий, теперь можно было не скрывать лисьи уши и хвост.
Солнце, не проникавшее на Чигусу целых двадцать лет, скоро должно подняться над разрушенным островом, заваленным сгоревшими домами, трупами и костями. Всё это предстояло отстроить заново.
Кохаку поднялась на склон, где часто лежала и играла в детстве, и свесила ноги, отсюда открывался прекрасный вид на море. Сбоку виднелись корабли — один гигантский из Сонгусыля и второй маленький, принадлежавший монахам. Некоторое время она так и сидела, покачивая ногами, затем откинулась назад и улеглась на землю, положила под голову руки. Здесь даже не росла трава.
Из-под ткани порванного и испачканного тёмно-синего халата, доставшегося от монахов, она достала два фурина и поднесла к лицу, внимательно рассматривая. Небо украшали нежные розовые разводы перед рассветом.
Один из колокольчиков был выплавлен из металла в форме лисьей головы и хвоста, к нему крепился лист с неаккуратно нарисованными лисой и драконом, чьи носы почти соприкасались. Кохаку и Рури. Она перевела взгляд на второй: на помятом листе, прикреплённом красной верёвочкой к разбитому стеклянному фурину, были нарисованы чёрная и белая лиса с гохэем. Мамору и верховная лиса? Ей необязательно являлась Кохаку, возможно, это был кто-то из его прошлого, кого она даже не встречала — лиса из прошлого Ю Сынвона. Жёлтый листик гинкго почти стёрся, и Кохаку вздохнула с сожалением: эти деревья больше не росли на Чигусе. Ни они, ни какие-либо ещё. Оставалось только надеяться, что корни не прогорели целиком и ещё могли вновь вырваться из покрытой пеплом земли.
Краем уха
— В очаге вновь загорелось пламя.
Холодок прошёлся по спине Кохаку. На миг в ней родился огонёк надежды, заставивший вздрогнуть и взглянуть на Мамору. Неужели… она жива? Но следующие его слова потушили ту искру, как ливень гасил даже самое сильное пламя:
— Янтарный.
Его слова могли означать лишь одно: Чигуса приняла её в качестве верховной лисы, поэтому огонь зажёгся вновь.
— Можешь выкинуть фурин, если не нравится. Один был от меня.
Он кивнул головой в сторону её руки.
И без его слов Кохаку догадалась об этом, но слушаться его не собиралась. Она оставит их себе.
Кохаку демонстративно подняла руку перед лицом и потрясла ими, звон от колокольчиков наполнил округу нежной мелодией. Первые лучи солнца попали на треснувший стеклянный фурин и осветили голову чёрного лиса.
— Как только мы поможем отстроить Чигусу, я уеду со своими воинами обратно в Сонгусыль.
Кохаку вспомнила, что верховная лиса запретила возвращаться ему домой. Должно быть, именно поэтому в Цзяожи он просил разрешения. Прикусив губу, она внимательно посмотрела на Мамору, стараясь прочитать его эмоции. Все двадцать лет она тосковала по дому и родным, а он прожил вдали от Чигусы целых четыре века, и оба они вернулись на покрытые пеплом поля.
Солнце, ещё не успевшее подняться, скрылось за тучами, подул холодный ветер, и Кохаку поёжилась. Она сжала колокольчики руками, села поудобнее и внимательно посмотрела в лицо человека, которого все двадцать лет жизни в Сонгусыле знала как Ю Сынвона.
— Мамору, — сорвалось с её уст, — ты должен был защищать Чигусу, а не стать причиной её падения.
Он вздрогнул и виновато понурил голову, а Кохаку продолжила:
— Ты боялся этих слов долгие годы, поэтому я говорю их сейчас, чтобы ты поборол свой страх.
Она дотронулась рукой до его плеча, успокаивающе погладила. Мамору вздрогнул, чуть приподнял голову и взглянул в её ясные глаза.
— Я отменяю все запреты и разрешаю тебе остаться. Ты больше не изгнанник, — она ненадолго замолчала, всматриваясь в его лицо. — Мамору, встреть со мной рассвет возрождённой Чигусы.
На её лице просияла радостная улыбка. Солнце выглянуло из-за туч, вновь поднимаясь над тихим океаном и словно тоже приветствуя Мамору, яркие лучи упали на волосы Кохаку, и в них заиграли рыжие краски.
Мамору тоже улыбнулся.
— Как пожелаешь.
До них донеслись знакомые голоса. В их сторону шёл Сюаньму вместе с безрукой Хеджин и евнухом Квоном, вокруг них скакал пятилетний Тенран с Дзадза на руках и что-то оживлённо рассказывал. Он проснулся после двадцатилетнего сна, но не отчаялся, несмотря на вид сгоревшего и разрушенного дома.