Юг в огне
Шрифт:
Подумав, Константин недовольно взглянул на сестру и сказал:
– Ладно! Разберусь... Иди домой...
Но девушка не уходила и умоляюще смотрела на брата.
– Ну, чего ты еще?
– не выдержав ее взгляда, вскрикнул раздраженно Константин.
– Я ж сказал - разберусь, значит, разберусь.
– Он не договорил, но она поняла его. Не мог же он ей при всех сказать, что спасет ее Дмитрия...
Надя просияла. Она хотела кинуться к брату, обнять, расцеловать его... Но не посмела. Она поверила Константину и намеревалась уже выйти из правления, как вдруг увидела Прохора,
Когда Надю с Дмитрием вводили сюда, горе ее было так велико, она так боялась за жизнь любимого юноши, что не поняла смысла происходящего в этой большой комнате... Но сейчас, когда увидела брата Прохора в таком виде, ей все стало ясно. Прохору угрожает смерть.
– Проша!
– кинулась она к нему, обвивая его шею горячими руками. Братик родимый!.. Что они с тобой хотят сделать?
Константин с досадой выругался про себя: "Черт меня дернул этот суд затевать!.. Чего доброго, мать еще придет сюда". Надо прекратить всю эту канитель.
Как это сделать - Константин не знал. Ведь суд был начат, надо было его и закончить... И он, как ни странно, был даже рад, когда кто-то, ворвавшись в залу, дико завопил:
– Красные ворвались в станицу!.. Спасайся!..
Прохор вздрогнул и поднял голову, прислушиваясь. Где-то отдаленно потрескивали выстрелы, слышались смутные крики. У него радостно заискрились глаза. Он приподнялся, рванул руки, но они были крепко связаны... Обессиленный, он сел.
У дверей образовалась толчея. Отпихивая и давя друг друга, с криками вываливался народ из правления.
– Расстрелять красных!
– приказал конвоирам Константин, указывая на пленников.
Но конвоиры его не слушали. Испуганно озираясь, они расталкивали прикладами толпу у двери и выбегали на улицу.
Константин, вытащив наган, посмотрел на Прохора, на Надю, радостно обнимавшую Дмитрия, вздохнул, сунул снова наган в кобуру и выбежал из комнаты.
Прохор почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и перерезал веревки на руках. Он оглянулся.
– Батя!
– пораженно вскрикнул он.
Старик, ничего не сказав, торопливо вышел на улицу.
Прохор подбежал к окну и распахнул его.
По улице, мимо правления, размахивая шашками, мчались всадники с красными звездочками на фуражках.
К палисаднику правления подскакал рыжеватый кавалерист и, взмахнув фуражкой, закричал:
– Здорово, товарищ командир!
– Сазон, ты?
– обрадованно вскричал Прохор.
– Ну, конешное дело, я, - усмехаясь, ответил Сазон.
– Товарищ Буденный, видишь, какой привет тебе прислал, - указал он на мчавшихся по улице всадников.
Часть третья
I
Солнце палит жарко. Над запыленной степью густо висит зной. Далекие синие горизонты дрожат в трепетном мареве. Потревоженно кружат ястреба и беркуты в белесом распаленном небе.
Вздымая облака горячей серой пыли и тяжело скрипя, по обеим сторонам железной дороги бесконечным потоком тянутся обозы по три-четыре подводы в ряд.
– Цоб!.. Цобэ!..
– Но-но!.. Э, пошли!..
На какой-то подводе надрывно плачет ребенок. Воркующий голос матери успокаивает его:
– Та не плачь, мий голубочек...
Где-то пронзительно взвизгивает гармоника. Хриплый голос пытается что-то подпевать...
Издали доносится сухой треск ружейной перестрелки. Но за шумом и гвалтом толпы, за скрипом неподмазанных осей ее почти не слышно. Да если кто и услышит, то не обращает внимания, привыкли. За последние дни столько пережито, смерть столько раз каждому заглядывала в глаза, что такой пустяк, как где-то возникшая перестрелка, ничего не значил.
До отказа нагруженные громоздкой кладью, тащатся подводы одна за другой, и кажется, им не будет конца.
За подводами, свесив бороды на грудь, уныло бредут старики, за ними тащатся старухи, заплаканные бабы и девки, подгоняя хворостинами бредущих на привязи коров, молодых бычат...
По железнодорожному пути, попыхивая дымом, медленно движется зеленый бронепоезд, а вслед тянутся запряженные лошадьми и быками одиннадцать грузовых поездных составов, до отказа заполненных безлошадными беженцами и их скудным имуществом.
Часто лошади и быки, обессилев, останавливаются. Тогда сотни мужчин и женщин помогают им, подталкивая вагоны.
По обочинам дороги, по заросшим бурьяном и полынью равнинам, по пашням и бахчам, по неубранным подсолнухам шагают вооруженные толпы солдат, едут конники, среди которых нередко мелькают красные лампасы донцов и черкески кубанцев.
Все эти люди - иногородние крестьяне, портные, постовалы, сапожники, ведерники, плотники, обездоленная казачья беднота, настрадавшаяся от бесчинств белогвардейских банд, натерпевшаяся много горя, - при первых же признаках грозного восстания, охватившего станицы и села Дона, Кубани и Ставрополья, бросая годами обжитые хаты, бороны, плуги, неубранные поля с огородами - все, что так было дорого и близко сердцу, что так долго наживалось тяжким трудом, со всеми своими семьями, с домашним скарбом, тронулись со своих насиженных мест неведомо куда. Впрочем, все уже теперь знали, куда едут. Заветной мечтой стал Царицын. К этому приволжскому городу, как к спасительному маяку, были направлены все взоры, помыслы и желания беженцев. В представлении всех этот город вырисовывался, как могучая крепость, цитадель, в стенах которой можно найти защиту и спасение от озверевшей казачьей шашки...
На пути движения попадались маленькие станции и полустанки. Водонасосные башни всюду были разрушены белыми. Воду в паровозные котлы бронепоезда неоткуда было брать. Тогда на некоторое время приостановилось все движение многочисленных обозов и поездов. Отовсюду сбегались беженцы с ведрами. Женщины, старики, ребята становились на много верст в длинную шеренгу к какому-нибудь болотцу или колодцу и, передавая друг другу ведра с водой, наливали паровозные котлы.
* * *
Сдерживая поводьями нервно танцевавшего жеребца, Прохор стоял у дороги, внимательно всматриваясь в нескончаемый поток подвод, двигавшихся в пыли мимо. Он разыскивал сестру Надю. Несколько дней назад ему сообщили станичники, что будто видели ее среди беженцев. И вот сколько уже времени он ее пытается разыскать и не может...