Юный Владетель сокровищ. Легенды
Шрифт:
В глубине чащи лес перепутывает тропы. Деревья, словно мухи, попадают в паутину кустарника. Легкие зайцы эха скачут, мелькают, мчатся на каждом шагу. В ласковой лесной полумгле воркуют голуби, воют койоты, бежит тапир, крадется ягуар, летает коршун, ступает человек – это я, и все эти звуки отдаются эхом, словно снова идут по чаше, от моря бродячие племена. Здесь начали они петь. Здесь начали жить, открыто и просто. Дожидаясь луны, они плясали по земле в солнце и ветре, под перестук слез. Здесь, под деревьями аноны. Здесь, по цветам капули…
Плясали и пели:
"Привет вам, творцы и создатели! Вы видите нас, вы слышите. Не покидайте нас, не
Плясали и пели:
"Привет вам, Радости Дня, Духи Земли и Неба, Зеленых Листьев и Желтого Маиса, дающие нам детей! Оберните к нам лица, дайте зелень, дайте желтое, дайте жизнь, пусть родятся мои дети, мои потомки! Пусть выйдут из семени, пусть родятся, и они вам помогут, вас прокормят, призовут вас в пути, в дороге, наречном берегу, в долине, под деревьями, в камышах! Дайте им детей, оградите от бед и горя! Пусть ложь не преследует их и не обгоняет! Охраните их от ран, от ожогов и ударов! Пусть не падают на дороге ни плашмя, ни навзничь! Дайте им зеленые тропы, зеленые дороги! Не причиняйте им, всемогущие, ни беды, ни горя! Пусть живут хорошо ваши кормильцы перед вашим лицом, вашими ртами, о, Духи Неба и Земли, о, Скрытая Сила, о, Изрыгающий Дождь, Вулкан, на земле и на небе, в четырех концах света, пока встает солнце, пока живет племя, боги!"
Плясали и пели.
Темнеет сразу, среди стволов алеют струйки крови, нежный багрянец светится в глазах лягушек, и лес становится сплошным и мягким, как тесто или мясо без костей, и шелестят наверху листья, пахнущие стираксом' и лимоном.
Стиракс – тропическое растение, дающее благоуханную смолу.
Вечер бредит. На деревьях поют волчьи сердца, и боги насилуют девственниц в каждом растении. Ветер лижет крапину, пляшут листья. Нет ни звезд, ни неба, ни троп. Под любовным кровом миндальных деревьев земля пахнет женщиной.
Вечер бредит. Шум сменяется молчаньем, океан – пустыней. Чувства смеются надо мной во тьме леса: я слышу крики погонщиков, колокола, маримбу', топот коней по камню мостовой; вижу спет, искры вулкановых кузниц, молнии, звезды, пламя: чувствую, что привязан, как злой разбойник, к железному кресту; обоняю домашний запах пыли, кастрюль и тряпок. Шум сменяется молчаньем, океан – пустыней. Вечер бредит. Все исчезло во тьме.
Все исчезло…
Схватив за руку самого себя, я пляшу и пою протяжно: "А-э-и-о-у! А-э-и-о-у!" – сверчки мне монотонно подпевают. А-э-и-о-у! Легче! А-э-и-о-у! Легче! Все исчезло! Исчез и я, пляшущий на одной ноге. А-э-и-о-у! Легче! У-о-и-э-а! Легче! Кри-кри! Легче, сверчок! Тяни меня за руку, рука, рви пополам – а-э-и-о-у! – а я танцую – у-о-и-э-а! – а я пляшу! Рви пополам! А-э-о-у! Кри-кри…
Горбун и горбунья слушают молча, как гипсовые святые в церковных нишах. – Плясал я, как сумасшедший, и попал на черную тропку", и тень мне сказала: "Я – тропа-царица, и кто по мне пойдет, станет царем". И я увидел, что сзади – зеленая тропка, справа – красная,
Я не мог пойти по ним без компаса и, посовещавшись с сердцем, остался ждать зари, плача от усталости.
Причудливые тени вставал и из тьмы – челюсти, глаза, руки. Бесчисленные поколенья содрали с себя кожу, чтоб населить лес. Я оказался в лесу живых деревьев: камни видели, листья говорили, вода смеялась, и двигались сами собой солнце, луна, звезды, земля и небо. Дороги свились в клубок, и в светлой дали лес был печальным и таинственным, как рука, снимающая перчатку. Кора лишайника покрывала толстые стволы сейб. Высокие дубы подносили орхидеи тучам, которые еще недавно, в сумерках, кроваво изнасиловало солнце. Папоротники притворялись, что осыпают изумрудами круглую шею пальм. Сосны были когда-то ресницами восторженных женщин.
" Маримба – народный музыкальный инструмент, нечто вроде ксилофона с подвешенными под каждый тон резонаторами из выдолбленной тыквы или деревянными ящичками. Размеры маримбы очень различны: от небольших до величины концертного рояля.
Черная тропка – одна из четырех символических дорог, пересекающихся, согласно мифологии киче. у пределов страны мертвых. Шибальбы. Черная дорога -дорога царей, ведущая в Шпбальбу.
Когда дороги исчезли в разных концах света – ведь в разных концах четыре края небес,-все пропиталось тьмой, растворилось во мраке и стало прахом, тенью, ничем.
Вечер бредил. Ягуар луны, ягуар тьмы и ягуар улыбки пришли по мою душу, когда сова опустила крылья и, обнажив клыки, выпустив когти, бросились на образ божий – а я был тогда образом божьим,- но полночь свернулась у моих ног, а листья, по которым проползли дороги, изогнулись разноцветными змеями, холодя мою кожу чешуей. Черные терлись о мои волосы, пока не заснул и, как женщина около мужчины. Белые увенчали мой лоб. Зеленые окутали ноги перьями вещей птицы. Красные прикрыли то, что всего священней.
– Теперь ты вождь, теперь ты вождь! – кричат горбун и горбунья.
Я прошу их перестать, чтоб рассказывать дальше.
– Кольца змей обвивали меня, я был один, растревоженный, неловкий, и вот, в приступе страсти, я почувствовал, что пускаю корни. Было так темно, что реки бились о камни гор, а за горами Господь, уподобившись безумному зубодеру, вырывал деревья рукою ветра.
Тьма и бред! Пляска в листьях! Дубовые рощи гонялись друг за другом под грозным небом, отряхивая росу, как табуны на воле. Пляска в листьях! Тьма и бред! Корни мои росли, разветвлялись, стремясь к земным недрам. Я пронзил города и скелеты и вспоминал с тоскою, как легко ходил, когда не был ни ветром, ни кровью, ни духом, ни воздухом, ни тем воздушным веществом, что наполняют голову Бога.
– Ты вождь! Ты – вождь!
– По бесчисленным, безымянным корням текла моя прежняя немочь, за которую меня прозвали Золотой Шкурой, и смола моих глаз, мои глазницы и сама моя жизнь без начала и конца.
– Ты вождь!
– И вот,-устало закончил я,-вы слышите меня, и видите, и весь я перед вами.
Чем глубже проникают корни, тем глубже боль в сердце!
Но, кажется, я пришел послушать легенды, а вы, как ни жаль, молчите, словно мыши отгрызли вам язык…
Вечер назойливо смотрит на меня взглядом загнанной скотины. В лавке темно, пахнет пряностями, мухи мешают слушать мерный звук перегонного куба. Сквозь соломенную крышу падает свет, и кажется, что на глинобитных стенах трепещут белые бумажки.