Юный Владетель сокровищ. Легенды
Шрифт:
Чинчибирин, этого не понять.
Чинчибирин(приближаясь к нему). Расскажи мне о мраке…
Гуакамайо. Квак? Кваку-квак?
Чинчибирин. Да, расскажи о мраке! Ты ведь не злой! Ты не обидишь Чинчибирина !
Гуакамайо. Вечер и ночь созданы для женщин. Когда восходит вечерняя звезда, прекрасная, как плод нанес, звезда, которой жаждет и алчет небо, Кукулькан уходит от мужчин в жаркие, влажные земли, пристанище любви. Мрак создан для женщин. Женщина – это безумье, Чинчибирин.
Чинчибирин. Говори, говори!
Гуакамайо. Покорные служанки приходят к Кукулькану, и руки его пахнут их грудью, а женская грудь, Чинчибирин, как птичье гнездо. Они снимают с него одежды, обагренные кровью воинов, и укрывают его огромным черным плащом, а рубиновые кольца и браслеты заменяют обсидианом.
Чинчибирин. Говори, говори, аку-квак, говори дальше…
Гуакамайо. Желтые, как воск, старухи несут ему на черных подносах, тронутых лунным светом, сласти, табак, маисовую кашу и горячее фруктовое вино. И, наконец, женщины, подобные морским растеньям – то ли рыбы, то ли звезды, готовят его к свадьбе, натирают его тело так нежно, словно его касается паутина. (Умолкает на миг, подносит лапу к клюву.) Ах ты, зуб разболелся! (Топает лапами от боли.) Все зубы болят!
Чинчибирин. А что такое женщины?
Гуакамайо. Женщины. Чинчибирин,- это растенья.
Чинчибирин. Такты говоришь, они готовят к свадьбе моего повелителя, великого господина, и натирают тело нежно, как будто его касается паутина…
Гуакамайо. Да. А когда приготовят, ведут в покои, и там его ждет дева, которая будет ему женой до самой зари.
Чинчибирин. Почему до зари?
Гуакамайо. Каждую ночь из глубокого озера высовываются руки, хватают с ложа супругу повелителя и низвергают в бездну, разбивают зеркало жизни, чтобы у Кукулькана не было детей.
Чинчибирин. Молчи! Ты – обманщик.
Красны!! занавес цвета заката, волшебного цвета заката. Кукулькан – весь красны, без ходуль, в красных сандалиях, красной одежде воина, красном маске с красными усами, красных перьях, стоит на одном колене и целится из лука. Немного позади Чинчибирин, тоже в красном, без маски, тоже целится из лука. Наконец они стреляют в красный занавес, и всякий раз, как стрела попадает в цель, слышится стон. Тимпаны и барабаны отбивают ритм боевой пляски. Кукулькан и Чинчибирин пляшут, стреляя. Занавес стонет, словно раненный насмерть. Все гулче удары о полое дерево, все ближе звон металла, все громче треск коры, борьба отчаянней, и разрывается от крика занавес заката. Глухо бьют барабаны. Красный занавес падает. Кукулькан исчезает.
Чинчибирин склоняется долу; у него осталась одна стрела.
Чинчибирин. Господин, мой господин, великий господин! (Поднимает голову. На лбу его, словно светлый плод, сверкает вечерняя звезда.)
Гуакамайо(за сиеной). Квак, квак, квак, квак, квак, квак!
Чинчибирин(оборачивается на голос и кладет стрелу). Лучше встретить тебя
Гуакамайо(входит, волоча крылья, словно пьяный). Я выпил, чтоб унять зубную боль, и вот веселюсь!
Чинчибирин(встает перед ним и целится). Как ты хочешь меня обмануть?
Гуакамайо(испуганно отшатывается). Аку-квак, я ничего не хочу. Когда
Гуакамайо пьян, он видит правду, и если ты послушаешь его. в бездонные сумы твоих ушей упадут изумруды слов.
Чинчибирин. Почему-то от твоего голоса у меня знобит душу. Расскажи мне о мраке…
Гуакамайо. Нет, я скажу тебе о свете.
Чинчибирин. Помни, эта стрела – для тебя.
Гуакамайо. День – тропа солнца, но Владыка Неба и Земли движется не так, как мы видим. Аку-квак! Нарисуй стрелой на песке, как движется солнце.
Чинчибирин. Ты пьян!
Гуакамайо. Да, я пьян, ноя могу начертать путь солнца. Не бери в руку стрелы, тут довольно и лука.
Чинчибирин. Ты хочешь меня обезоружить…
Гуакамайо. Держи его сам, только подними повыше, и ты увидишь, как движется солнце.
Чинчибирин. По дуге. Выходит отсюда, поднимается к глазу белого колибри, спускается вот так и прячется тут.
Гуакамайо. Так мы видим, аку-квак. но движется оно иначе.
Оно выходит отсюда, поднимается в полдень туда, где сверкает глаз колибри, маисовый зуб, – к середине неба, а после спускается по прежней дороге и прячется там, откуда вышло. Оно проходит полови ну дуги – и не больше.
Чинчибирин. Пьяное безумство хуже зубной боли. Кто, как не пьяный, скажет такие слова? Ты сам твердишь без конца, что солнце идет от утра к ночи, от ночи к утру, и к полудню к ночи, и к утру… Ты твердишь, что все зыбко в недвижных бликах мира и мы кажемся себе живыми только потому, что меняется свет, когда Кукулькан идет по небу. Это знают ласточки, горлицы, кузнечики, петухи…
Гуакамайо. Когда мы думаем, что мы – это мы, мы просто вспоминаем. Ты помнишь мои слова и. не желая слушать, защищаешь их из самолюбия, словно они – - часть твоих сокровищ.
Чинчибирин. Что ж мне, забыть их, когда ты внушаешь, что солнце проходит половину трехцветного пути? Нет, аку-квак!
Гуакамайо. Я объяснил бы тебе все, если бы ты схватил свою память и свернул ей шею, как цыпленку.
Чинчибирин. Индюкам сворачивают шею, пока они пьяны. Есть тут один пестрый индюк…
Гуакамайо. Жизнь – слишком серьезный обман…Тебе того не понять, чересчур молод, аку-квак…
Чинчибирин. А эта стрела – слишком острая.
Ралабаль(его не видно). Кто знает ветер, как я, Ралабаль, я-а-а-а?.. Я расчесываю струи водопадов, изогнувшихся стеклянными стволами, корни – в небе, ветви – снизу, и стеклянную пену листьев, и радугу цветов. Я, Ралабаль, поставил стражу у острия твоей стрелы, чтобы она не попала в изумрудное сердце Гуакамайо.