За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
— У заключенного, которого ты допрашивал, фамилия — Кочетыгов?— наконец мрачно произнес Курганов.
— Ну, во-первых, я не допрашивал, я не следователь,— улыбнулся Белянин.— А почему это тебя интересует?
— Его зовут Павел? Он тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения?— Виктор все повышал и повышал голос, как будто обвинял в чем-то Белянина, который ничего не понимал и удивленно смотрел на него.— Он бывший партизан? Уроженец Войттозера?
— Да объясни ты наконец, в чем дело?— начал сердиться Белянин.—
— Он мой партизанский друг... Друг — понимаешь?
Белянин ничего не сказал. Он лишь внимательно и
чуть недоверчиво посмотрел на Курганова.
Через полчаса Белянин знал все. Было не очень легко понять и разобраться, настолько сбивчиво и часто отвлекаясь на маловажные подробности рассказывал ему Виктор.
— Ну что ж,— сказал Белянин, прерывая затянувшуюся паузу.— Все это почти не расходится с тем, что записано в документах. Но здесь есть и другое — сотрудничество с врагом, измена воинскому долгу, добровольная сдача в плен.
— Такого не может быть, пойми ты! Это дикое недоразумение!
— Однако сам Кочетыгов не подал ни одной апелляции. Значит, он признал обвинение справедливым.
— Я никогда не поверю! Пойми, это все равно, как если бы мне сказали, что я изменник Родины!
Белянин лишь улыбнулся на его слова.
Оба долго молчали.
— Ты можешь мне разрешить свидание с Кочетыго-вым? — спросил Виктор.
— Вообще-то это будет нарушением режима. Кочетыгов находится сейчас в изоляторе. За самовольную отлучку.
— Неужели ты не можешь помочь даже в этом?!
Белянин подумал-подумал и, вызвав по телефону дежурного, приказал устроить свидание. Вскоре дежурный сообщил, что Кочетыгов от свидания отказывается.
— Отказывается?— переспросил Белянин, покосившись на Виктора.— А ну-ка, приведи его сюда!
Здесь, в Чоромозере, Белянин был каким-то иным. Вроде бы и тот же добродушный, приветливый человек, но начальственное положение наложило на него свой отпечаток. Его небрежно-снисходительное «А ну-ка...» больно резануло слух Виктора. Белянин, видно, и сам почувствовал это. Положив трубку, он сказал:
— Трудный он парень, Кочетыгов. Отколол с самоволкой штуку и заперся. Ясно, что домой бегал. Ему помочь хотят, а он ни «тпру» ни «ну». Если до высокого начальства дойдет, знаешь, как могут квалифицировать?!
Ввели Павла. Он вошел подчеркнуто отчужденно и, ни на кого не глядя, сразу же протиснулся в угол за печкой, подальше от окна. Виктор тоже сидел как на углях, не смея поднять на него глаз. Дождавшись, пока дежурный выйдет, Белянин неловко откашлялся и сказал:
— Ты что же, Кочетыгов, не узнаешь друзей, что ли? — Павел помолчал, потом вдруг поднял глаза, как будто собираясь сказать что-то, но, усмехнувшись, опять опустил их к полу, где на железном листе валялась придавленная папироса.
— Чего же ты молчишь? Бери
Павел сделал робкое движение к стулу, но опять передумал и лишь прислонился плечом к печке.
— Чего ж ты от свидания отказываешься?.. Да садись ты, чего ломаешься! — повысил голос Белянин.— Курить хочешь? На вот, кури.
— Спасибо, не хочу...
— Ну, как знаешь...— Белянин положил на стол начатую пачку «Беломора», спички.— Почему же ты отказался от свидания?
— Не о чем нам с Кургановым разговаривать...
— Как это не о чем?! Ты что говоришь? К нему пришел старый партизанский товарищ, а ему, видите ли, не о чем разговаривать?!
— Гусь свинье не товарищ! Какие могут быть друзья у «зэка»?
— Э-э, парень! — протянул, качая головой, Белянин.— Вон куда ты смотришь?.. Как же ты жить дальше думаешь? Ну вот, выйдешь через год на свободу, так и будешь один? К тебе люди с добром, а ты от них в сторону. Придется, парень, нам не один раз потолковать с тобой, пока есть еще годик в запасе... Как ты, не возражаешь?
— Потолковать можно,— усмехнулся Павел.— Только бесполезно. Мне уже не семнадцать, и кое-что повидал я. Цену словам знаю.
— Вот ты Курганова из друзей отчислил, а он верит в тебя, даже сейчас верит!
— Слова недорого стоят.
Тон, который взял в разговоре Белянин, при каждом слове коробил Виктора обидной, вызывающей несправедливостью.
— Афанасий Васильевич! — обратился он.— Вы не можете нас вдвоем оставить! Хотя бы ненадолго, а?
— Вдвоем? — переспросил Белянин.— Почему нельзя? Можно. Ты не возражаешь, Кочетыгов?
Павел безразлично пожал плечами. Лишь за Беляниным закрылась дверь, он придвинул к печке стул, сел, поднял с пола окурок, выправил его, потянулся за спичками.
— Зачем ты это делаешь? — Виктор торопливо достал свой портсигар, протянул его.— Бери!
Павел, словно не замечая Курганова, погремел коробком со спичками, прикурил, сделал две глубокие торопливые затяжки. Время шло. Вот уже Павел загасил окурок, положил его не в пепельницу, а открыл дверцу печи и бросил туда. Потом, подумав, поворошил там бумаги и, добыв еще несколько окурков, принялся растирать их, чтобы собрать табаку на самокрутку.
— Павел, расскажи, как это случилось?
— Что? — удивленно поднял голову Кочетыгов.
— Ну... то, что ты здесь...
Павел посмотрел на Виктора с нескрываемой враждебностью.
— Тебе лучше знать.
— Мне, почему? — испуганно спросил Виктор.
Презрительно усмехнувшись, Павел оторвал уголок
лежавшей на столе газеты, принялся свертывать самокрутку. Его усмешка была злой и неприятной: левая половина лица, пересеченная извилистым шрамом, который не могла скрыть даже бородка, оставалась неподвижной, лишь уголок губ чуть загибался книзу.