За Отчизну
Шрифт:
Ратибор снова замолчал. Божена опустила глаза, щеки ее залила краска волнения.
– Кто же дал бы мне лучший совет, чем наш покойный мистр! И вот, когда Штепан вернулся из Констанца, а я из Польши, он мне передал от нашего мистра благословение и вот эту записку. Писана она была в тюрьме.
– Ратибор порылся в замшевой сумочке, висевшей у пояса, и передал Божене маленький клочок бумаги.
– Я все время носил ее с собой и никак не решался показать тебе.
Божена, не поднимая глаз, взяла из рук Ратибора записку и молча прочла ее. Когда она кончила, лицо ее стало совсем пунцовым.
– Вы знаете, что
– очень тихо спросила Божена.
Ратибор покачал головой:
– Откуда мне знать! Я ведь читать не умею.
– И вы ее никому до сих пор не показывали?
– Нет, никому. Ходил и мучился.
– Здесь покойный мистр передает вам то, что я ему сказала на исповеди, и добавляет, что так как он, видно, уйдет из этого мира, то раскрывает перед вами тайну исповеди.
Ратибор порывисто поднял голову и выпрямился:
– Но что же ты сказала мистру на исповеди?
– Я сказала... ну, я сказала... Ох, боже мой! Да вы сами знаете, что я могла сказать о вас!
– И Божена закрыла лицо руками и отвернулась.
Ратибор вскочил с места и ласково дотронулся до локтя Божены:
– Ты знаешь, кто я?
– Вы - честный и добрый...
– не отнимая от лица ладоней и не поворачивая головы, начала дрогнувшим голосом Божена.
– Я - дурак!
– сказал Ратибор.
– Нет, не совсем, но вы очень недогадливы.
– Божена, но ведь у меня и в мыслях никогда не было, что ты когда-нибудь обо мне думала! При жизни мистр никогда бы не открыл тайну исповеди. Поэтому он и приказал отдать мне это письмо лишь в случае его кончины.
– Видно, наш мистр знал, что он больше нас не увидит, - тихо проговорила Божена.
Ратибор отбросил в сторону соломинку:
– Не только знал, но и добровольно пошел навстречу мученической смерти.
Божена вдруг положила руку на плечо Ратибору и начала быстро говорить:
– Я хорошо помню, когда казнили отца, с какой яростью я подавала Карлу лук и стрелы и как я тогда хотела перестрелять из лука всех этих собак - барона, аббата и других, что были с ними... Я ревела от злости, что я такая маленькая и не могу стрелять из лука... И вот, четыре года назад, когда пришло известие о страшной смерти нашего мистра, я почувствовала, что могла бы бросить в костер и Сигизмунда и весь ихний собор...
Выражение лица Божены было напряженным, рот плотно сжат, глаза глядели сурово и твердо. Такой Божену Ратибор еще никогда не видел.
Он тихо взял руку девушки в свою, крепко ее пожал. и сказал:
– Можешь мне поверить, Божена, не сегодня-завтра начнется возмездие.
– А мы тоже будем воевать?
– В тоне Божены было что-то детское.
– Ты-то будешь ли - не знаю, но мы все возьмем в руки оружие.
– Ратибор, скажите, а правда, что у королевы Либуши было девичье войско и воеводой у них была тоже девушка - Власта? Ее звали так же, как и мою бедную матичку.
– Люди рассказывают, что так было, но правда ли - не знаю. А тебе кто об этом рассказывал?
– Ваша мать. Зимними вечерами, когда мы с ней сидим около печки с вязаньем, она рассказывает мне много старинных сказаний, сказок, былей. И мне всегда нравится их слушать!
– А зачем тебе слушать сказки, когда ты можешь читать по-чешски, по-немецки да по-латыни! Недаром с тобой вот уже семь лет Штепан занимается.
–
Ратибор огляделся по сторонам:
– Надо домой возвращаться, скоро уж сумерки. А я еще тебе почти ничего не сказал.
– Так говорите сейчас, а то мы, верно, заболтались тут.
– Я, Божена, если ты не будешь против, хочу потолковать сегодня же с отцом.
– С отцом? О чем же?
– Чтобы он дал согласие нам повенчаться и поговорил об этом с дядей Миланом.
Божена смущенно отвела глаза и, покраснев, ничего не ответила, только робко пожала руку Ратибору.
– Я осел, что не сделал этого раньше, как только вернулся из Польши!
Когда смущение Божены улеглось, она, словно о чем-то вспомнив, заметила:
– Ратибор, стоит ли сейчас о нашем деле просить дядю Войтеха? Вы, наверно, заметили, что последний месяц он чем-то озабочен и почти ни с кем не разговаривает.
Ратибор слегка нахмурил брови:
– У отца последние месяцы опять очень плохо идут дела. Снова выросли большие долги, и платить сейчас нечем.
– Я не знала...
Они поднялись с места. Ратибор взвалил тяжелый узел на плечо, взял Божену за руку, и они не спеша направились домой. Хотя до дома Дубов было не близко, но они очень торопились рассказать друг другу все, что накопилось у них за все эти годы. Речь их была беспорядочна, мысли прыгали с одного предмета на другой, и все казалось важным и требующим немедленного объяснения. Когда они подходили к дому, Ратибору казалось, что не было этих нескольких лет ненужного отчуждения, и удивлялся, до чего он был прав, когда считал Божену самой славной девушкой на свете. Он шел, весело подняв голову, и совсем не замечал тяжести огромного узла на левом плече.
– Ах, мистр Ян, мистр Ян, почему тебя нет с нами!
– вырвалось у Божены.
И сейчас же Ратибор повернулся к ней и почти крикнул:
– Да ведь это самое я сейчас хотел сказать! Мы оба думали одно и то же...
Остановившись у дверей дома, Божена посмотрела в глаза Ратибору своими блестящими синими глазами и улыбнулась. Ратибор, сам не понимая почему, по-мальчишески рассмеялся и с силой пожал Божене руку. Было очень трудно уходить с крыльца в дом.
Из столовой доносился глухой шум многих мужских голосов, как будто там происходила ссора. Божена с улыбкой кивнула Ратибору на прощание, схватила узел и потащила его в кухню, а Ратибор вошел в столовую, стараясь придать своему лицу спокойное и степенное выражение.
Столовая была полным-полна приятелями Войтеха. Шел оживленный спор. Сам Войтех с угрюмым лицом сидел у стола, опершись головой о ладонь. Говорил Милан. Говорил горячо, с гневом и ожесточением в голосе.
– Вот, Якубек, ты говоришь, что надо стараться учение нашего мистра по всей Чехии распространить, у монастырей земли отобрать, а в то же время с папой не ссориться да с панами жить в мире. Как же так? Что же получит мужик?
– Как - что?
– спокойно отвечал Якубек, с улыбкой превосходства глядя на своего тестомеса.
– Разве причастия под двумя видами - хлебом и вином - для вас мало? Ты же знаешь, что до сих пор католики не допускали народ к причастию вином, а давали один хлеб.