Загадка золотого кинжала (сборник)
Шрифт:
– В каком-то смысле, – ответил Джон. – Фома правильно понял. Рисунки на кайме были моими черновиками для бесов в верхней части. В нашем ремесле, Салерно, мы не можем себе позволить снадобья и зелья. Они убивают руку и глаза. Мои образы нужно увидеть наяву, в природе.
Аббат придвинул к себе кувшин с розовой водой.
– Когда я был в плену у… у сарацинов после Мансуры, – начал он, закатывая свой длинный рукав, – там были чародеи – лекари, – которые могли показать… – он аккуратно обмакнул средний палец в воду, – все своды Геенны, так сказать [95] , даже… – тут он стряхнул одну каплю со своего блестящего ногтя
95
Киплинг, вероятно, цитирует Мильтона:
И хляби ярости Господней вновь Отверзятся, и хлынет пламепад С Гееннских сводов, – жгучий, жидкий жупел, Обрушиться готовый каждый миг На наши головы, – и что тогда?
– Но это должна быть сточная вода, а не чистая, – сказал Джон.
– Тогда покажи нам… все… все. – сказал Стефан. – Я убежусь – еще раз.
Голос аббата звучал повелительно.
Джон достал из-за пазухи кожаный футляр примерно шести-восьми дюймов длиной, внутри которого на выцветшем бархате лежал какой-то инструмент, более всего похожий на оправленный в серебро циркуль из старого самшитового дерева, на черенке которого был укреплен винт, позволявший едва заметно раздвигать и сдвигать ножки. Ножки были не заострены, а отлиты в форме крошечных ложечек с отверстиями – в четверть дюйма на одной и полдюйма на другой. В большее отверстие Джон осторожно опустил, тщательно протерев его предварительно шелковой тряпочкой, металлический цилиндр, на обоих концах которого были укреплены кусочки стекла или хрусталя.
– А-а, искусство оптики! – заявил францисканец. – Но что это там снизу?
Это был небольшой вращающийся кусочек полированного серебра размером не больше флорина, который улавливал свет и собирал его на маленьком отверстии. Джон настроил его, отказавшись от предложенной францисканцем помощи.
– А теперь надо найти каплю воды, – сказал он, поднимая маленькую щеточку.
– Идемте на верхнюю галерею. Солнце еще не село, – сказал аббат, поднимаясь.
Они последовали за ним. На полпути им встретилась зеленоватая лужа, скопившаяся в каменном углублении под сточным желобом. Очень осторожно Джон стряхнул капельку воды в меньшее отверстие в ножке циркуля, а затем установил механизм на карниз и стал подкручивать винт на черенке, вертеть цилиндр и поправлять зеркальце на шарнире до тех пор, пока не остался доволен результатом.
– Хорошо! – Он посмотрел в верхнее отверстие. – Все мои Образы здесь. Смотри, отец мой! Если сначала не сможешь их рассмотреть, поворачивай вот это колесико слева направо.
– Я не забыл, – сказал аббат, занимая его место. – Да! Они здесь, так же как и в мое время, время ушедшее. Говорили, что им нет конца… Им нет конца!
– Свет же уйдет. Ну, дай же мне посмотреть! Позволь мне тоже посмотреть! – просил францисканец, почти отпихивая Стефана от окуляра. Аббат уступил. Его мысли унеслись в далекое прошлое. А францисканец, вместо того чтобы смотреть, стал вертеть механизм в ловких руках.
– Нет, нет! – оборвал его Джон, когда он уже начал возиться с винтом. – Пусть Доктор тоже посмотрит.
Рогир Салернский смотрел долго – минуту за минутой. Джон видел, как его пронизанные синими венами щеки покрывает бледность. В конце концов он отшатнулся как громом пораженный.
– Это новый мир, целый новый мир, а я – о Несправедливость Господня! – я уже стар!
– А теперь Фома, – приказал
Джон настроил механизм для лекаря, у которого тряслись руки. Он тоже смотрел очень долго.
– Это Жизнь, – произнес он дрожащим голосом некоторое время спустя. – Это не Преисподняя! Жизнь сотворенная и радеющая – плод трудов Создателя. Они живут, точно так, как мне мечталось. Значит, мои мечты не были греховны. Не были – Господи Боже! – не были грехом!
Он упал на колени и начал исступленно читать «Benedicite omnia opera» [96] .
– А теперь я должен посмотреть, как это работает, – заявил оксфордский францисканец, снова двинувшись вперед.
96
«Благословите, все дела Господни, Господа» (Дан. 3:57). Молитва звучит во время литургии в воскресные и праздничные дни.
– Унесите это внутрь. Тут слишком много глаз и ушей, – сказал Стефан.
Они тихо прошли обратно по галерее. Под ними в солнечном свете расстилались три английских графства, церковь за церковью, монастырь за монастырем, скит за скитом, а на закатном мелководье высилась громада большого собора.
Когда они снова вернулись к столу, все сели – кроме францисканца, который, как летучая мышь, навис над прибором у окна.
– Понятно! Понятно! – бормотал он себе под нос.
– Нельзя, чтобы он поломал его, – сказал Джон, но аббат смотрел прямо перед собой, как и Рогир из Салерно, и ничего не слышал. Голова брата Фомы лежала на столе, руки его дрожали.
Джон взял кубок с вином.
– В Каире, – аббат говорил точно сам с собой, – мне показали, что человек стоит между двумя Бесконечностями – великого и малого. Так что нет конца – ни жизни, ни…
– А я стою на краю могилы, – фыркнул Рогир Салернский. – Кто меня пожалеет?
– Тише! – воскликнул Фома. – Маленькие создания будут освящены – освящены, чтобы исцелять страждущих по воле Его.
– Что толку? – Иоанн Бургосский утер губы. – Он ведь только показывает образы вещей. Красивые картинки. Я его достал в Гренаде. Мне сказали, что его привезли с Востока.
Рогир из Салерно расхохотался желчным стариковским смехом.
– А что же Мать наша Церковь? Святейшая Мать наша Церковь? Если до ушей Ее дойдет, что мы сунули нос в Ее Преисподнюю без Ее соизволения, куда мы попадем?
– На костер, – сказал аббат монастыря Св. Иллода и, возвысив голос, повторил: – Ты слышал? Рогир Бэкон, ты это слышал?
Францисканец отвернулся от окна и крепче сжал в руках волшебный циркуль.
– Нет, нет! – умолял он. – Но ведь Фалькоди… но ведь наш Фульк, англичанин в сердце, стал Папой. Он разумен, он учен. Он читает то, что я пишу [97] . Фульк этого не допустит!
97
В 1266 г. Клемент IV послал за сочинениями Бэкона.
– «Святейший Понтифик – это одно дело, а Мать наша Церковь – другое», – процитировал Рогир.
– Но я… я могу свидетельствовать, что это отнюдь не Искусство Чародейства, – не сдавался францисканец. – Не что иное, как Искусство оптической мудрости, обретенной через эксперимент, заметьте. Я могу это доказать и – мое имя кое-что значит для тех, кто отваживается думать.
– Поди найди их! – проквакал Рогир Салернский. – Их всего пять или шесть во всем мире. Это чуть меньше пяти фунтов пепла на костре. Я уже видел, как таких людей… укрощали.