Закаленные крылья
Шрифт:
На следующее утро я уже не запирался в штабе. Мне предстоял напряженный рабочий день. Я решил непременно полетать. Мне уже неоднократно приходилось испытывать благотворное влияние полета после тревог и забот, возникавших в моей жизни. Даже осенняя погода, хмурая, неприветливая, сразу же переставала меня угнетать, как только я поднимался в небо.
В ту самую минуту, когда мой самолет исчез из виду, дежурный телефонист принял тревожное сообщение:
– Минуту назад разбился самолет…
– Какой самолет?!
– охваченный волнением, крикнул дежурный.
– Вы слышите меня?
– едва доносился откуда-то издалека
– При выполнении штопора с майором Ангеловым случилось большое несчастье.
– Как же я такое передам?
– Дежурный отложил трубку в сторону.
Товарищи, находившиеся рядом, услышав, что речь идет о какой-то беде, окружили дежурного офицера.
– Ну как я это передам?-шептал побледневший дежурный.
– Нет, у меня не хватит сил сообщить об этом полковнику Симеонову. Майор Ангелов был его самым близким другом.
– Через десять минут полковник Симеонов приземлится, - сказал кто-то.
– Нет-нет, я не могу! Не могу!
Печальная весть уже облетела комнаты, коридоры, вырвалась наружу и настигала каждого, как осенняя изморось. В небе уже слышался гул моего самолета, идущего на посадку.
Во всех случаях, когда я выходил из самолета, летчики спешили меня окружить. Но в тот раз… Я не нашел поблизости никого, но в первые мгновения не придал этому значения: я вернулся из полета с такими [112] свежими чувствами и не хотел растерять их так быстро. Первые двое летчиков, встреченных мною, сделали вид, что не заметили меня, и поспешили удалиться. Точно так же поступали и остальные. Только тогда что-то тревожное зародилось в моем сознании. «Вероятно, наказали Игнатова, - подумал я.
– А ведь обещали не трогать его. Именно это, другого не может быть!» Я посмотрел налево и там, у ангара, увидел Игнатова. Я так удивился и растерялся, что направился прямо к нему, но и Игнатов быстро повернулся и скрылся в ангаре. Я остановился. И только единственный - Соколов - осмелился ко мне подойти. Покачиваясь, как тяжело больной, с мертвенно бледным лицом, он приблизился ко мне и доложил:
– Несчастье, товарищ полковник! Большое несчастье!
– Пытаясь рукавом смахнуть хлынувшие слезы, он со стоном выдавил: - Осиротели мы! Стефан, наш Стефан погиб!
Пораженный услышанным, я едва удержался на ногах. Пытаясь сохранить равновесие, я пошел вперед быстрым неровным шагом, но потом вернулся и сказал Соколову:
– Пусть сообщат, что я вылетаю к месту катастрофы.
– Но как же можно? В таком состоянии вы не должны лететь!
– возразил Соколов.
– Возьму себя в руки.
Я приземлился на аэродроме, где служил Ангелов, через каких-нибудь полчаса после случившегося. Ко мне направились убитые горем пилоты. Кто-то пытался объяснить, как произошло несчастье, но я ничего не слышал и в сопровождении летчиков поспешил на командный пункт. Вокруг суетились врачи и санитары, но, в сущности, их присутствие было излишним. Связь между нашим вчерашним разговором и сегодняшним событием приводила меня в ужас и делала бессильным. Не было нужды расспрашивать, как это все случилось.
А очевидцы рассказывали:
– Он казался таким усталым, но старался держаться спокойно. Перед тем как сесть в самолет, почему-то долго разговаривал с детьми, будто предчувствовал беду.
– Не понимаю! Что делали его дети на аэродроме? [113]
– Он привел их с собой, чтобы они здесь играли. Сказал,
– Вы сообщили в Софию о случившемся?
В тот момент я почувствовал, что готов расплакаться. Мне не хотелось больше слышать ни слова.
– Так точно, сообщили. Лично генералу Захариеву.
– Что сказал командующий?
– Сказал, что такой летчик, как майор Ангелов, не мог не справиться с самолетом.
– Хорошо, что так думает и командующий.
Других мыслей я не высказал вслух. Надеялся, что командующий сам прибудет для расследования причины катастрофы и по совести докопается до истины.
8
Этой трагедии можно было бы избежать, если бы у Стефана не началась нервная депрессия. Другие пока еще гадали, как могло случиться, что один из самых лучших летчиков потерял самообладание, а мне причины были предельно ясны, и именно поэтому я с нетерпением ждал начала расследования. Я надеялся, что командующий во всем разберется, и тогда, может быть, виновники гибели Стефана получат по заслугам.
– Симеонов, как самочувствие?
– Я узнал голос генерала Захариева.
– Не отчаивайся! Не унывай!
– Товарищ генерал, ждем, когда вы прибудете для расследования причины катастрофы. Настроение летчиков сейчас никак не назовешь хорошим.
– Знаю, знаю! Именно поэтому звоню, чтобы тебя предупредить, что посылают не меня, а инспектора авиации. Он выехал сегодня утром.
– Этого не может быть!
– почти крикнул я.
– Что это за тон?
– ответил командующий с легким укором.
– Приготовьтесь встретить его и создайте ему все условия для работы.
– Слушаюсь, товарищ генерал!
– Подожди! Подожди же! Что с тобой делается? Нужно спокойнее смотреть на вещи. Рано или поздно этот кошмар закончится. Ну, будь здоров…
Я положил трубку. Слова утешения, сказанные командующим, [114] не избавили меня от мрачного настроения, а только еще больше усилили беспокойство.
– Ясно! Все ясно!
– Я даже не замечал, что говорю вслух. В дверь кто-то стучал, но я ничего не слышал. Только когда Соколов просунул в дверь голову, я пришел наконец в себя и кивнул, чтобы тот вошел.
– Товарищ полковник, пять минут назад приехал инспектор.
– И где он сейчас?
– как-то безучастно спросил я.
– В штабе.
– Хорошо!
Для многих не имело никакого значения, кто приедет: инспектор или генерал Захариев. Раз идет расследование, проверяющий может начать допрос с кого угодно. Но через четыре-пять часов летчики уже в недоумении перешептывались, что инспектор спрашивает совсем не о том, чем ему надлежит интересоваться, а ориентирует все дело в нужном ему направлении. Чаще всего он задавал такие вопросы: «Почему вы торопитесь летать в сложных метеорологических условиях? Почему увлекаетесь штопором? Не проявляют ли ваши командиры поспешность из-за больших привилегий, которые предусматриваются для них по некоторым приказам?» Инспектор не столько задавал вопросы, сколько хотел заставить опрашиваемых подтвердить все, сказанное им. Летчики, выслушав его, возмущались. Они не понимали, чего он от них требует. Не могло все это быть поручением министра и генерала Зимина. Люди выходили из кабинета, где устроился инспектор, растерянные, в полном отчаянии.