Записки авиатора
Шрифт:
В этот полет я летел в качестве летчика со штурманом Покроевым, человеком большого летного опыта и знаний. В отверстие ниже приборной доски я вижу его спокойную внушительную фигуру. Он проверяет путь следования, делает вычисления, записывает штурманские данные в бортжурнал.
– Как дела, Покроев?
– спрашиваю в переговорное устройство.
– Все в порядке, товарищ командир. Идем точно по намеченному маршруту, - отвечает штурман, энергично шевеля от мороза всем туловищем и быстро с силой потирая рука об руку.
– Что, холодно?
– Да, немножко есть. Ничего.
Сегодня в боевой полет мы идем на необычной для нас высоте. Днем летали всегда на высоте около четырех тысяч метров и несколько выше. На этот раз поднялись всего на тысячу семьсот метров. Эта высота казалась нам наиболее подходящей для более точного бомбометания, так как цели ожидались мелкие и замаскированные в лесу. В этом полете решено было пройти, во-первых, внезапно и против обычного днем, а во-вторых, на непривычной для противника высоте. Пока он нас заметит, пока перестроит свои зенитки на новую высоту, мы проскочим и сбросим бомбы на цель. Таковы были расчеты.
Ветер боковой, слабый. Мороз все больше и больше дает себя знать. Постепенно коченеют ноги, под теплым комбинезоном холодеет тело.
– Как строй?
– спрашиваю радиста Васина. [119]
– Идут хорошо, как на параде, - отвечает Васин.
– Внимательно смотреть за воздухом!
– Есть передать - смотреть за воздухом.
Воцаряется молчание. Каждый занят своим делом. Смотрю на землю. Кругом лес и небольшие сопки, редко виднеются засыпанные снегом небольшие полянки, - может быть, это и болота. Лишь кое-где виднеются плохо замаскированные траншеи да многочисленные следы троп и дорог.
Но разглядывать некогда. Все это быстро остается позади. Мы летим над территорией противника, лесистой, бездорожной, малонаселенной и обильно покрытой снегом.
На наш запрос по радио с замыкающего самолета сообщают, что колонна идет полностью, плотным строем. Все в порядке. Авиации противника пока не видно.
Постепенно местность становится все более пересеченной, появляется много больших и малых сопок, почти все они покрыты хвойным лесом. Справа показалась шоссейная дорога; она хорошо наезжена и, видно, аккуратно расчищается. Это основная магистраль к фронту. Движения на дороге никакого, будто все вымерло; лишь при очень внимательном взгляде можно заметить грузовики, выкрашенные в белый цвет, стоящие у обочин шоссе.
– Маскируются. Нас увидели, - с усмешкой говорит Покроев.
– Как идем?
– спрашиваю его.
– Идем правильно. Через 18 минут будем у цели. Немного переменился ветер, - и он исправляет курс на два градуса.
В воздухе спокойно, но страшно холодно: закоченели руки, сильно замерзли ноги, все время стоящие на металлических педалях ножного управления.
«Да, - подумал я, - надо серьезно заняться вопросом летного обмундирования».
– Впереди по курсу цель!
– спокойно объявил штурман.
– Радист, передать по кораблям. Внимание. Подходим к цели, - говорю Васину, стараясь, чтобы голос был как можно спокойнее.
– Есть передать кораблям!
– громко отвечает Васин.
На самолете
– Вот это да!… - неожиданно для себя вскрикиваю я.
Поселок буквально забит грузовиками, пушками, у коновязей много лошадей, отдельно стоят нагруженные повозки. Видно огромное скопление людей. Они разбегались в разные стороны, очевидно, заметив наше появление.
Описав пологую дугу разворота, заходим на цель. Вот она уже совсем недалеко и отчетливо видна.
Начали стрелять вражеские зенитки. Выстрелы одиночны, беспорядочны. Бросаю беглый взгляд на землю и замечаю, что стреляют с макушек сопок.
Оказалось, что зенитные орудия противника, над которыми мы рассчитывали пройти на высоте 1700 метров, были установлены в большинстве своем на вершинах сопок и поэтому фактическая высота нашего полета над ними была меньше.
По мере приближения к цели зенитный огонь усиливался. Но скоро пора уже бросать бомбы. Я взглянул на штурмана. Всегда педантично точный и исполнительный, он углубился в свои расчеты и не отрывался от приборов.
Между тем до цели оставалось уже совсем немного. С каждой секундой зенитный огонь усиливался. В прозрачном морозном воздухе, точно комки ваты, то тут, то там появлялись белые пустые облачка дыма от разрывов. Их становилось все больше и больше. Глаза не успевали фиксировать многочисленные огненные вспышки и крутые комки дыма, вспыхивавшие то выше, то почти рядом с нашими машинами.
Напряжение огромное. Несмотря на сильный мороз, во рту пересохло, пот лился градом. Из-под шлема выбилась влажная прядь волос; скоро она замерзла и превратилась в колючий ледяной холодок, по которому, как по желобу, стекали капли пота, и я отчетливо слышал все время методическое «кап-кап», ударявшее по кожаной куртке.
Вот и цель. Сейчас она будет под нами. Уже давно пора открывать бомбовые люки. Бросаю нетерпеливый взгляд на штурмана и обнаруживаю, что он попрежнему углублен в свои расчеты. Его наклоненная фигура выглядела чудовищно в своем спокойствии. Он продолжал что-то считать. Он не замечал ничего, что творилось вокруг, [121] - что снаряды рвутся в нескольких метрах от нас и осколки уже зачастую попадают в машину. Я окликнул его. Он поднял на меня спокойные глаза и неторопливо ответил:
– Прошу прощения, товарищ командир, но что-то мне не нравится заход. Разрешите зайти еще раз на цель.
От негодования я готов был броситься к нему, повернуть его во все стороны, чтобы он, наконец, увидел, что творится вокруг нас.
Но поселок со своими домами, пушками, грузовиками быстро проплывал внизу. Бомбить уже было поздно.
Делать нечего, идем на второй заход. Летим по кругу над районом цели. Зенитки бьют реже, временами смолкая совсем. Оглядываюсь назад. В голове сверлит одна мысль - есть ли сбитые самолеты? На развороте вижу всю колонну; идут по звеньям, слегка растянувшись.