Записки дивеевской послушницы
Шрифт:
Первый разговор с зятем не принес желаемого результата.
— Бабусь, вы что такое надумали? Мы вас так любим, — произнес он неестественно добрым голосом, а у самого искорки в глазах загорелись.
Еще бы! В доме не будет посторонних людей и вони. А потом быстро вспомнил, что должен кому-то позвонить, и вышел. Но Октябрина Никитична, как зверь, учуявший, что взял верный след, решила молча выжидать. В следующий раз они говорили о другом. В свое время Октябрина спешно приватизировала двадцать один гектар земли, рядом с нефтяной вышкой. Естественно,
В другой раз, когда Александр Павлович нашел время зайти, он также деланно отговаривал ее от задуманного шага, но на всякий случай, как бы невзначай, поинтересовался, в каком состоянии документы на участки. Выдержав паузу и посмотрев внимательно на больную сквозь очки, сказал:
— Да меня на ружейный выстрел не пустят к этим скважинам. Кто я? Никто!
Октябрина Никитична, казалось, только этого ждала. Она понимающе улыбнулась и попросила назавтра позвать нотариуса. Глаза зятя сверкнули, он повернулся и произнес:
— Если вы думаете, что нам мешаете, то зря, мы вас любим и никогда не дадим в обиду…
— Я знаю, — ответила старуха, — знаю, а сиделке там в коридоре скажи, чтобы ушла. Одна хочу побыть.
— А вдруг…
— Какой вдруг! Со мной никогда не бывает вдруг! — рассердилась она.
Накануне Данила подрался с одноклассником, чего с ним до этого не бывало, причем здорово наподдавал ему.
— Зря ты об него замарался, — сказал ему после занятий друг, — у него же батя журналист, ему только повод дай, так все загадит!
Данила и сам понял, что лучше было держаться в стороне, но не вышло. И теперь он каждый день ждал визита журналиста. Первым заговорить с отцом об инциденте не решался, да и папа, как всегда, был плотно занят. Поэтому, когда приехал к ним мужчина средних лет, мальчик понял: корреспондент. Его пригласили в кабинет Александра Павловича, отец долго беседовал с гостем, потом они вместе пошли в комнату Октябрины Никитичны.
— Ай да папа! Ай да молодчина, — ликовал Данила, — ну, конечно, он покажет щелкоперу бабулю, расскажет, как мы за ней ухаживаем, и журналист нас грязью не обольет, а может, и совсем писать ничего не будет. Дай-то Бог!
Он вспомнил, как в газетах обсуждали то, что его отец купил «Линкольн». Все считали, сколько стоит автомобиль и сколько зарабатывает банкир. Никому почему-то не было стыдно.
Внезапно Александр Павлович вышел и, увидев сына в коридоре, бросил:
— Даня, сын, пожалуйста, принеси мой паспорт, он на кресле в борсетке.
— Заграничный? — почему-то спросил сын.
— Нет, наш, он в отсеке вместе с правами.
Данила удивился. «Надо же, — думал он, — папа что-то новое придумал. А! Может, прописку хочет
Папа открыл дверь и спешно взял паспорт, не забыв бросить сыну «спасибо». Мельком Данила увидел у мужчины печать и лист бумаги, на которой крупно было выведено «Доверенность».
Юноше стало интересно, что это могло быть. «Может, умный папа заключает какую-то сделку, чтобы пресса его не трогала? Тогда при чем здесь бабуля?» Весь вечер он думал только об этом, ему стало неприятно, что он втянул отца в такую историю. Но почему папа ему ни слова не сказал? Может, не хотел, чтобы мама узнала, а то у нее плохо с нервами в последнее время? Что-то здесь было не так…
Данила весь вечер тайно следил за отцом. Вот Александр Павлович проводил мужчину, пошел в кабинет, закрылся, потом вышел на кухню, сам сварил кофе и нарезал ветчины, передумал есть, достал сыр, отрезал кусок и начал грызть. Вылил кофе. Налил чаю, при этом забыл чашку сполоснуть, чего с ним никогда не бывало. Немного из чашки отлил в раковину и добавил молока. Не замечая никого и ничего вокруг, снова ушел в кабинет. Долго ходил кругами и что-то бормотал. Данила прильнул ухом к замочной скважине и услышал:
— Октябрина… Октябрина, ну и гадина…
Александр Павлович присел, положив руки на колени. Сын знал: папа так обычно садится перед важным разговором, — а потому сразу побежал на нижний этаж, где располагалась комната Октябрины Никитичны. Туда можно было зайти через коридор и через уборную. В уборной, которая занимала почти двадцать метров, можно было без проблем спрятаться в душевой кабинке, которой никто никогда не пользовался, поскольку сиделки приходили строго по графику и несли вахту неотступно. А душевая с непрозрачной дверью совсем пустовала, и звукоизоляции в ней не было, каждый чих Октябрины Никитичны слышался отчетливо.
Даниле долго ждать не пришлось, папа буквально следом за ним вошел в другую дверь, сиделку отправили в коридор.
— Значит так, — начал деловито Александр Павлович, — с врачом я договорился. Он сделает инъекцию — и все, минут через семь уснете.
— Куда он сделает? — глухо спросила Октябрина Никитична. — У меня же тело не слушается, что толку впрыскивать яд в руку, она же мне и так не принадлежит… — она рассмеялась.
— Ну. Врач сам решит, как надо…
— Скажи ему, пусть в висок сразу, видишь, у меня тут вена выступает.
— Нет, — возразил зять, — в висок видно будет, могут догадаться…
— Можно в грудь… я завтра сама поговорю с врачом, когда он придет?
Александр Павлович не успел ответить, он увидел в дверном проеме сына, бледного как смерть, и от неожиданности вскрикнул.
Данила повернулся и убежал.
Врач к Октябрине не пришел ни завтра, никогда, а сын возненавидел отца и на любые его попытки «объяснить ситуацию» мотал головой и говорил:
— Убийца!