Записки дивеевской послушницы

Иженякова Ольга Петровна

Первый разговор с зятем не принес желаемого результата.

— Бабусь, вы что такое надумали? Мы вас так любим, — произнес он неестественно добрым голосом, а у самого искорки в глазах загорелись.

Еще бы! В доме не будет посторонних людей и вони. А потом быстро вспомнил, что должен кому-то позвонить, и вышел. Но Октябрина Никитична, как зверь, учуявший, что взял верный след, решила молча выжидать. В следующий раз они говорили о другом. В свое время Октябрина спешно приватизировала двадцать один гектар земли, рядом с нефтяной вышкой. Естественно,

что и на ее участке можно было нефть добывать, геологи даже пробурили ряд пробных скважин, оказалось, не впустую, но потом закрутились какие-то дела, и некому стало этим заниматься. Детям лакомый кусок женщина завещать не хочет — пусть их Бог кормит, раз они так верно ему служат. А вот зятю бы можно, если, конечно, он согласен дать обещание, и что немаловажно, сдержать его.

В другой раз, когда Александр Павлович нашел время зайти, он также деланно отговаривал ее от задуманного шага, но на всякий случай, как бы невзначай, поинтересовался, в каком состоянии документы на участки. Выдержав паузу и посмотрев внимательно на больную сквозь очки, сказал:

— Да меня на ружейный выстрел не пустят к этим скважинам. Кто я? Никто!

Октябрина Никитична, казалось, только этого ждала. Она понимающе улыбнулась и попросила назавтра позвать нотариуса. Глаза зятя сверкнули, он повернулся и произнес:

— Если вы думаете, что нам мешаете, то зря, мы вас любим и никогда не дадим в обиду…

— Я знаю, — ответила старуха, — знаю, а сиделке там в коридоре скажи, чтобы ушла. Одна хочу побыть.

— А вдруг…

— Какой вдруг! Со мной никогда не бывает вдруг! — рассердилась она.

Накануне Данила подрался с одноклассником, чего с ним до этого не бывало, причем здорово наподдавал ему.

— Зря ты об него замарался, — сказал ему после занятий друг, — у него же батя журналист, ему только повод дай, так все загадит!

Данила и сам понял, что лучше было держаться в стороне, но не вышло. И теперь он каждый день ждал визита журналиста. Первым заговорить с отцом об инциденте не решался, да и папа, как всегда, был плотно занят. Поэтому, когда приехал к ним мужчина средних лет, мальчик понял: корреспондент. Его пригласили в кабинет Александра Павловича, отец долго беседовал с гостем, потом они вместе пошли в комнату Октябрины Никитичны.

— Ай да папа! Ай да молодчина, — ликовал Данила, — ну, конечно, он покажет щелкоперу бабулю, расскажет, как мы за ней ухаживаем, и журналист нас грязью не обольет, а может, и совсем писать ничего не будет. Дай-то Бог!

Он вспомнил, как в газетах обсуждали то, что его отец купил «Линкольн». Все считали, сколько стоит автомобиль и сколько зарабатывает банкир. Никому почему-то не было стыдно.

Внезапно Александр Павлович вышел и, увидев сына в коридоре, бросил:

— Даня, сын, пожалуйста, принеси мой паспорт, он на кресле в борсетке.

— Заграничный? — почему-то спросил сын.

— Нет, наш, он в отсеке вместе с правами.

Данила удивился. «Надо же, — думал он, — папа что-то новое придумал. А! Может, прописку хочет

показать, он ведь прописан в старом доме, а этот оформлен вроде бы на маму». С этими мыслями он постучал в дверь Октябрины Никитичны.

Папа открыл дверь и спешно взял паспорт, не забыв бросить сыну «спасибо». Мельком Данила увидел у мужчины печать и лист бумаги, на которой крупно было выведено «Доверенность».

Юноше стало интересно, что это могло быть. «Может, умный папа заключает какую-то сделку, чтобы пресса его не трогала? Тогда при чем здесь бабуля?» Весь вечер он думал только об этом, ему стало неприятно, что он втянул отца в такую историю. Но почему папа ему ни слова не сказал? Может, не хотел, чтобы мама узнала, а то у нее плохо с нервами в последнее время? Что-то здесь было не так…

Данила весь вечер тайно следил за отцом. Вот Александр Павлович проводил мужчину, пошел в кабинет, закрылся, потом вышел на кухню, сам сварил кофе и нарезал ветчины, передумал есть, достал сыр, отрезал кусок и начал грызть. Вылил кофе. Налил чаю, при этом забыл чашку сполоснуть, чего с ним никогда не бывало. Немного из чашки отлил в раковину и добавил молока. Не замечая никого и ничего вокруг, снова ушел в кабинет. Долго ходил кругами и что-то бормотал. Данила прильнул ухом к замочной скважине и услышал:

— Октябрина… Октябрина, ну и гадина…

Александр Павлович присел, положив руки на колени. Сын знал: папа так обычно садится перед важным разговором, — а потому сразу побежал на нижний этаж, где располагалась комната Октябрины Никитичны. Туда можно было зайти через коридор и через уборную. В уборной, которая занимала почти двадцать метров, можно было без проблем спрятаться в душевой кабинке, которой никто никогда не пользовался, поскольку сиделки приходили строго по графику и несли вахту неотступно. А душевая с непрозрачной дверью совсем пустовала, и звукоизоляции в ней не было, каждый чих Октябрины Никитичны слышался отчетливо.

Даниле долго ждать не пришлось, папа буквально следом за ним вошел в другую дверь, сиделку отправили в коридор.

— Значит так, — начал деловито Александр Павлович, — с врачом я договорился. Он сделает инъекцию — и все, минут через семь уснете.

— Куда он сделает? — глухо спросила Октябрина Никитична. — У меня же тело не слушается, что толку впрыскивать яд в руку, она же мне и так не принадлежит… — она рассмеялась.

— Ну. Врач сам решит, как надо…

— Скажи ему, пусть в висок сразу, видишь, у меня тут вена выступает.

— Нет, — возразил зять, — в висок видно будет, могут догадаться…

— Можно в грудь… я завтра сама поговорю с врачом, когда он придет?

Александр Павлович не успел ответить, он увидел в дверном проеме сына, бледного как смерть, и от неожиданности вскрикнул.

Данила повернулся и убежал.

Врач к Октябрине не пришел ни завтра, никогда, а сын возненавидел отца и на любые его попытки «объяснить ситуацию» мотал головой и говорил:

— Убийца!