Записки дивеевской послушницы
Шрифт:
— Чудно у них…
— И еще я, дед, тебе скажу вот что: тупые фильмы про Америку, которые крутят у нас, неправда. Американцы их тоже не любят. Там все для человека, говорю тебе. Общага, в которой я жил, круче родительской «хрущевки».
Внезапно в коридоре раздался вскрик. Это вездесущая бабка Пелагея ойкнула. Дед выглянул.
— Видал, видал, какое у нас пополнение, — сказала она ему, тыча пальцем в молодую девушку, — двадцать шесть годков всего. Ой ты, Господи, что это такое делается на свете белом? Где правда? Али ее нету совсем? У меня внучка ее возраста. В банке работает, замуж собирается… Да как же так?
— Ну, затрещала,
Вопрос повис в воздухе, Саньку явно было не до разговоров, он достал наушники из тумбочки и стал слушать музыку. Дед покряхтел и отвернулся. Сквозь тоненькую щель в форточке ворвался в палату свежий весенний ветерок и шаловливо играл плохо отутюженными старыми шторами. Дед по старой привычке заткнул уши ватой и прилег на койку. Ему предстояло обдумать информацию об американцах и попытаться разобраться в вопросе, кто же виноват. Он думал, вспоминал разговоры с молодежью, сравнивал их со своими ровесниками, потом с теми, кто помладше, и пришел к выводу, что сегодняшняя молодежь совсем никудышная, порченная на корню. С каждым годом все хуже и хуже. Растление кругом идет по полной. Эх, куда катимся? Вспомнил, как получил со своей Натальей комнату в общежитии — сколько радости было. Крылечки, между прочим, общественные не мыли, вылизывали, соревновались друг с дружкой, у кого чище. На восьми квадратных метрах жили, а сколько счастья было! Васька Пырьев, бывало, утром подойдет к окну в выходной день, свиснет, а удочки на антресолях еще с вчерашнего вечера приготовлены, ждут…
В палате рядом раздалось пение. Мишка-Чеченец, безногий инвалид, выкрал у главного свою гитару и теперь пробовал струны. Непонятно где, но он почти каждый день добывал спирт, а как принимал «на грудь», сразу петь начинал. Сколько раз уж ему говорили, просили, приказывали замолчать, не нарушать покой других, нет же. Каждый день одно и то же. Так и теперь, размявши пальцы, начал хрипеть под Высоцкого. Этот хрип разбудил только что уснувшего деда, он снова вспомнил об американцах, посмотрел на Саньку, но тому было явно не до него, Санька глядел в потолок невидящим взглядом.
— Иж, раскукарекался как, петух ощипанный, — дед этими словами пробовал найти поддержку у соседа. Зацепиться за слово. А там, глядишь, и разговор бы завязался, но тщетно. Пришлось идти за справедливостью к Мишке-Чеченцу.
— Ты… ить ирод, Бога совсем не боишься, — кашлянул дед в кулак.
— Кого? — Мишка посмотрел на вошедшего деда.
— Бога…
— Нет. Не боюсь, но уважаю.
— Типун тебе на язык!
— Садись, дед, пить будешь?
— А то!
— Ты че, ругаться ко мне пришел? — Мишка достал второй стакан из-под кровати.
— Вроде того…
— Эх, не ругай меня мама, я летчика люблю… — пропел Мишка. — За что пить будем-то? Если учесть, что самые ходовые тосты «За здоровье», «За жизнь» мы пропили еще до этого дома. А давай, дед, грянем за любовь! Чтобы морфию нам вовремя поднесли!
— Ну, давай!
Дед, поморщившись, опрокинул в себя стакан, покряхтел. Покашлял в кулак. Налил воды из-под крана, запил и спросил Мишку, почему это у него такое вольное обращение с Богом.
Мишка улыбнулся, закурил сигарету, сделал выжидающую паузу, начал говорить:
— Блин… как бы правильно все выразить… под самым Грозным было. Нас, как только что вылупившихся
Так они и погибли. Как сейчас помню, православный, католик и лютеранин…
Чены, поди, потом долго чесались, что так пристрелили попов, знали б, в кого целиться, ранили бы просто и все. Взяли в плен и уж там подлость во всей красе бы показали.
Ну и после этого я Бога зауважал конкретно. Давай, дедуль, выпьем за него!
В дверь постучали — Ибрагимовна. Дед вышел, пожилая женщина внимательно посмотрела ему в глаза.
— Куда нарядилась?
— В душ.
— А чего так часто?
— Потею.
— Ты …ить кажный день, кажись, в душ ходишь.
— Каждый день.
— А я редко хожу. Я ваткой со спиртом протираюсь, которая после укола остается. Раз — и нет запаха, только спирт…
— Ты прямо Кулибин какой. Что твое обследование?
— Анализы плохие.
— Плохие анализы, и ты пьешь водку?
— Нет, водку не пью.
— Думаешь, я слепая?
— Говорю же: не пью водку, это спирт, он мне, между прочим, для здоровья прописан.
— Эх, ты, не бережешь себя нисколечки.
— А ты меня попробуй побереги, глядишь, и у тебя получится.
— Я попробую… Пойдешь вечером со мной на процедуры?
— Как скажешь.
— Договорились, в полшестого жду у своей палаты. И не стучи в дверь сильно, а то бабы ревнуют.
— Ну и дуры.
Ибрагимовна вернулась в свою палату, а дед к Мишке-Чеченцу. Деду все же хотелось продолжить тему, которую он пробовал развить с Санькой, новый собеседник деда сразу поддержал и предложил свою версию.
— Я, дед, знаешь, что кумекаю по этому вопросу. Сейчас идет политика выживания мало-мальски умных людей. Ты погляди, во что превратили русскую деревню.
— Твоя правда, — покашлял дед, — страх Божий, а не село.
— Так вот политика в этом, чтобы, кто что-то в этой жизни шарит, истребить, а вместо них наплодить идиотов.
— Ого!
— Ты что думаешь, вся эта политика по деторождению просто так? Как собакам крохи — копейки кинули, весь люмпен уж будь здоров плодиться — размножаться, а башками-то не прикинули, что медицина платная — раз, учеба — два … Кто за деньги рожает, будет думать о будущем? Ага, счас! Они плодят тупых рабов, которые будут жрать дешевую водку и верить телевизору. И, как дрессированные собаки, делать все, что им скажут.