Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова

Михайленко Владимир Петрович

– Ты сёдня на ночь дверь в комнату не зачиняй, я подтапливать перед сном приду. Холодать ночами стало, хозяин наказал.

А случилось это после полудня, когда он вбежал в комнату, расстёгивая на ходу пуговицы на новеньком дублённом полушубке: с утра подмораживало, даже срывался снежок, но после обеда выглянуло солнце, потеплело, с крыш потекло - обычная кавказская зима и он, изрядно вспотевший, решил обновить ''казачок'', тёплое суконное полупальто, отороченное серым каракулем понизу подола, рукавам и невысокому, обхватывающего шею вороту. В это время Наталья убиралась. Увидев его ещё в окне, она, тем не менее, вскинула на него наигранно удивлённые глаза, скрестив руки на груди, с зажатой тряпкой, которой вытирала пыль. И столько в них было плутовства, в этих серых глазах, и светились они такой хитринкой и чистый

грудной голос, которым она просила не закрывать двери на ночь, всё это было настолько неожиданным, неестественным, наигранным, двусмысленным, что он всё понял и неровно задышал, но ответил растерянным голосом с расстановкой : '' Та я их николы не зачиняю! Кого мне бояться?''. И до самого вечера находился под впечатлением её слов, поначалу ожёгших нутро горячим пламенем, а потом спирающих дыхание в горле от осознания предстоящего.

После ужина, он, по обыкновению, пошёл в дворницкую поиграть в карты, зная, что там будет и Наталья. Она, и, вправду, сидела в уголке, поближе к керосиновой лампе, занятая вязанием на спицах. При его появлении она нисколько не изменилась в лице, даже не подала виду, а он, хоть и сидел так, что постоянно держал вязальщицу в поле зрения, старался как можно меньше поглядывать в её сторону. Внутреннее волнение не позволяло ему сегодня сосредоточиться, он часто ошибался, иной раз даже сбрасывал не ту карту, отчего напарник его Порфирий Егорович бурчал что-то недовольное под нос, а вечно проигрывающий Герасим, частенько похохатывал, подмигивал ''Божеупаси'' со словами: ''Это вам не с мухами возиться!''. И даже Наталья, постоянно придерживающаяся нейтралитета, сегодня не приметнула уколоть, подливая масло в огонь: ''Не расстраивайся, Савва, не везёт в карты, повезёт в любви!'' и впервые за весь вечер посмотрела на Савелия светлым, лучистым взором, от которого тот оторопел, словно был пойман на месте какого-то страшного преступления и от того, вконец, стушевался, поднялся и, сославшись на усталость, ушел.

На улице подмораживало. Подметённый ещё посветлу Герасимом двор, до предела был залит жёлтым отсветом поскрипывающего фонаря. Изредка в эту, какую-то гнетущую, не радующую глаз желтизну, влетали мелкие, колкие снежинки. Потянув на себя дверь, отзывчиво прогремевшую запорным крючком, он лицом почувствовал тепло натопленной комнаты. В отместку за брошенную Натальей фразу в голове промелькнула не злая, больше озорная мысль: ''Вот как запрусь, протопишь, как же!'', но разделся быстро и улёгся в тёплую постель.

Он всегда засыпал легко, в любой обстановке, шумно ли было или стояла тишина, обжитое было помещение или новое, а тут впервые в жизни ему показалось жёсткой и пуховая подушка, и это надсадное поскрипывание фонаря, и эти размеренно передвигающиеся по стенам полосы теней, раньше всегда действующее на сознание успокаивающе, раздражали его. А с чего было быть спокойным? И какой тут сон? В голове роились, путались и рвались, как тонкие нити мысли. А вдруг пошутила и не придёт? А если придёт, как всё ЭТО произойдёт? Или, может, придёт, чтобы просто подсыпать совок угля в печь и тут же уйдёт прочь? Не удерживать же её силой.

Сколько прошло времени, Савелий не знал, когда за окном промелькнула быстрая тень. Дверь отворилась заговорчески тихо, почти беззвучно. Шлёпаньё приближающихся босых ног, заглушаемое частым биением сердца в ушах, оборвалось разом. Обострённый слух уловил лёгкое шуршание сбрасываемой с плеч тёмной шали и почти одновременное падение к ее ногам ночной рубашки. И всё внимание Савелия теперь было приковано только к смугло светящемуся в сумраке комнаты обнажённому телу. Сначала глаза жадно впились в тёмные пятачки сосков на слегка обвисших больших грудях, потом поползли ниже-ниже к непрестанно притягивающему взор волосяному треугольнику внизу живота, оторваться от которого уже стало никак невозможно. Он протянул к ней подрагивающие от страсти руки и почувствовал, что начинает задыхаться, окунаясь в мутный омут грешной любви.

– 4 -

После случившегося Наталья не находила себе места. Она уже жалела о содеянном, да что там жалела, проклинала себя. Савелий настаивал на новых и новых встречах и, хоть делал это осторожно, с оглядкой на окружающих, если они были не одни, связь могла раскрыться в любой момент и тогда уж неминуем скандал, да

ещё какой! Она меньше всего боялась за себя, хотя потерять место, для неё тоже многое значило. Рассчитывать на то, что между нею и Савелием в дальнейшем могут быть какие-то отношения, не приходилось. Не могла она допустить, даже мысли такой не промелькнуло в голове, что её избранник, с которым она свяжет свою жизнь, - молодой парень. Как жить дольше среди людей? Ведь осудят, упрекать станут, Богом стращать и по своему окажутся правы. Савелий молодой, видный парень, а она перестарок, и как не молодись, как не разглаживай морщинки на ещё моложавом лице, всё тщетно. Годы своё берут. Ну, не пара они, не пара, с какой стороны не глянуть. Ему молодая нужна, да глупая, в женской любви ничего не смыслящая. Ведь пройдёт какое-то время и станет он на молодух заглядываться, мужик, что ни говори. Чем тогда удержишь? Ребёночком? Но ведь дитя нужно сначала зачать да выносить, а ей этого не дано: большой грех, совершённый хоть и в страсти, да по глупости, довлел над нею - вытравила нагулянного ребёночка и стала пустышкой.

До сих пор с каким-то внутренним содроганием вспоминает она тот день, когда старший брат Степан, казачина, каких поискать, косая сажень в плечах, высокий, статный, арапником гнал её за пределы предгорной станицы Суворовской, только-только опроставшуюся от плода у бабки-повитухи в недалёком отсюда мужицком селе. Вначале, как могла, пыталась бежать, да куда там! От Степана, может и убежала бы, а от арапника... Тугая плеть, рассекающая страшным посвистом удушающую парнЮ застоялого степного воздуха, огненной петлёй обвивала то живот, то ноги; рывком Степан валил её на сухую траву, чтобы потом пинками поднимать и гнать дальше, дальше, и, ощерив при этом жёлтые, крупные зубы без верхнего резца, выбитого в ещё по молодости в жёсткой пьяной драке с иногородними, чтобы временами звериным рыком вопрошать : ''Кто? Кто?'': гнать от людских сплетен и пересуд, тем самым оберегая свое честное имя среди братьев-казаков. Не чаяла выжить, да Бог смилостивился.

Когда, теряющая, сознание, упала, сжалась в комок и прикрывала только одно лицо от пудовых братовых сапог, даже небеса воспротивились творящемуся на грешной земле беспределу и ниспослали сильную грозу и проливной дождь. Вконец обессиливший истязатель пнул её напоследок, метя в живот, а получилось в наполовину прикрытую грудь, плюнул, развернулся и хрипя, как загнанный конь, ушёл прочь, а она так и осталась лежать обочь придорожного куста ежевики. Пришла в себя, омытая благодатным дождём. Сообразила, с этого места надо уползать. Не дай-то Бог вернётся. Тогда уж точно забьёт. Вон туда, в заросли терновника, а проливной дождь кровяные следы смоет.

Вернулся Степан, и вправду, под вечер, но не один, с матерью. Та, с плачем, всё звала её, звала, а Наталья, зажав рот руками, задыхаясь от боли и слёз, таилась в густых колючих зарослях, прижимаясь к сырой земле.

Спаслась чудом. На следующий день, уже к вечеру, возвращался домой в Пятигорск, пребывавший в станице чиновник землемерной службы. И случись же такое, надумал тот перед дорогой неблизкой по малой нужде опорожниться. Глядь, с краю терновника баба бездыханная лежит, а весь подол в крови. Тут и сообразил, это о ней краем уха в станице слышал, что какой-то казак сестру свою арапником за бабий блуд забил. Сжалился, кое-как на таратайку затащил, поначалу думал просто к фельдшеру по пути определить, а так вышло, что к себе на квартиру в Пятигорск привёз.

Наталья оправилась недели через две, не зря ведь в народе говорят, - бабы живучи, как кошки, и, когда сошли синяки и ссадины, пред ним предстала красивая, статная женщина, каких ещё поискать, а когда самый первый обед приготовила, чиновник, насытившись и, отложив ложку в сторону, впервые посмотрел на неё долгим, изучающим взглядом. Такую бы, да при себе оставить, да обвенчаться, да жить, как все люди живут, мысль в голове промелькнула, сколько ж можно вдовствовать? Ну и что, что грех за ней, кто ныне без греха? Долго размышлял, не знал, как и с какой стороны к красавице подступиться. А когда всё-таки разговор затеял, Наталья не сразу и поняла, чего хочет от неё спасатель, поняв же, посмотрела на него благодарным взглядом, и, клоня очи долу, отрицательно покачала головой. И хоть боролась сама с собой, согласия не дала: с таким грехом за плечами создавать семью с человеком, знающим твою подноготную - нельзя!