Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова

Михайленко Владимир Петрович

– Николай Фёдорович, но ведь у нас есть медсестра.

– Да я думал об этом, неудобно как-то.

– А если там что-нибудь серьёзное?

– Думаю, до свадьбы зарастёт.

Адъютант знал, что полковник холост. Что от брака, который ещё в молодости распался, у него есть сын. Сын, учёный-химик, живёт и работает за границей, а у полковника нет даже собственного жилья.

– Когда начнём?
– спросил адъютант.

– Да прямо сейчас, Серёжа, если Вы не против. Я чувствую, что у меня уже носок мокрый.

– Аптечка есть?

– Да аптечка есть, только я все бинты оттуда перетаскал.

– Сейчас найдём аптечку. Я побежал? Да, если не успеете обернуться, я задержу отправку

состава.

Уже стоя возле вагона, глядя в спину удаляющемуся, прихрамывающему полковнику, старший лейтенант Ясенев подумал, что зря не предложил ему прихватить палочку, а полковник, тем временем, обогнув последнюю платформу, увидел тропку, ведущую к крайней поселковской улице и направился к ней.

Полковник шёл по улице, где прошло его детство и не узнавал её. Вот здесь в самом конце квартала стояла когда-то глинобитная хатка с маленькими полукруглыми оконцами, стёкла которых были вмазаны в стену. Со стороны улицы, вплотную к хатке тогда пролегала глубокая канава, зарастающая летом крапивой, лопухами, борщевником и коноплёй. Теперь на месте хатки красовался небольшой, двухэтажный домик, на который любо-дорого было посмотреть. Кирпичная кладка, сработанная руками настоящего мастера, смотрелась как причудливая мозаика из-за чередования кирпичей разного цвета, углы домика закруглены, что придавало ему какую-то особенную лёгкость, а вычурная крыша, увенчанная изящным флюгером с замысловатым шпилем на вершине которого красовался петушок с разинутым клювом, создавали иллюзию полёта всего строения. Соседний дом был более внушительных размеров, смотрелся основательно и прочно. Отштукатуренный ''под шубу'', с шиферной крышей, местами потемневшей от времени с проступающими проплешинами слегка зеленоватого мха, он как бы снисходительно и насуплено поглядывал на своего легкомысленного соседа большими глазницами широких окон, зашторенных дорогими тюлевыми занавесями. Скорее всего, дом был шлакобетонный. Вспомнилось, как уже будучи офицером, он проезжал Нагутскую и стал невольным свидетелем разговора двух пожилых мужчин, которые обсуждали преимущества и недостатки шлакобетонных домов. Один говорил о дешевизне строительства такого дома, потому что основным строительным материалом его являлся отработанный паровозный шлак, грудами возвышающийся на территории станции. Раствор, основу которого составлял сам шлак с добавлением известкового молочка и небольшого количества цемента забивался в деревянную, разъёмную опалубку с лёгким армированием проволокой. Другой, больше настаивал на недостатках такого дома, перечисляя их.

– Правильно говорят, дешёвая рыбка, - хреновая юшка!
– сощурив до узких щелочек хитроватые глаза, снимая при этом кепку и почёсывая красноватую лысину, спокойным голосом возражал он.
– Сыреть будет долго твой дом, особливо по углам.

– Я ж его отштукатурю снаружи, а внутри глиной обмажу, - возражал заросший по самые глаза жёсткой рыжей щетиной мужик, с густой проседью, особенно на подбородке.

– Та хоть гов ... ом. Баба твоя тебе всю шею происть. Помянёшь моё слово, Шо вона с сырыми углами робыть будэ?

– Так просушу я его, прежде чем унутри мазать, - возразил небритый.

– Эхо-хо, - как бы подчёркивая полную неосведомлённость соседа в строительных делах, - вздохнул первый.
– Это ж скоко тепла дуром на ветер пустишь? То-то. Я ить про главную беду иш-шо не сказав. Сто годков пройдёт - и твой домик начнёт потихоньку рассыпаться. Не я придумал. Умные головы, не нашим чета, инженера, так говорят.

– На мой вик, - хватэ, и ладно!
– парировал заросший.

Полковник даже приостановился, вспоминая этот спор и улыбнулся, но взгляд его сразу посерьёзнел, потому что он подходил к цели, - на пятом подворье отсюда когда-то располагалась хатка

бабушки, но там просматривался высокий дом под черепичной крышей, зато у предыдущего дома возле сетчатого забора, сидели две пожилые женщины. и он направился к ним.

Полковник Чабанов поздоровался.

– Подскажите, пожалуйста, - указывая рукой на следующее строение, проговорил он.
– На этом плане когда-то стояла небольшая хатка, в которой жила семья Михайловых.

– Пэтро Пэтровыч, чи шо?
– словоохотливо отозвалась женщина, по гладко причёсанным, совершенно седым волосам которой, виднеющимся из под повязанного тёмного платка в крупную клеточку и рыхлому, грузному телу, можно было судить о почтенности её возраста.

Полковник Чабанов кивнул.

– И тётя Соня, - добавил он.

– О, мил человик!
– вступила в разговор другая, с отёкшим лицом, густо усеянным бородавками, большинство из которых, особенно на подбородке, венчали состриженные, видимо ножницами, колкие с виду седые корешки волос.
– Повмирали они вже.
– Была она худощава, и как показалось полковнику не в меру вертлява, что бросалось в глаза, особенно когда она говорила, жестикулируя худыми, с проступающими венами руками, густо испещрёнными коричневыми пятнами старости.

– Давно?

– Та Пэтро Пэтрович ще при Брежневе.

– Та шо ты такэ, Васильевна, балакаешь?
– спокойно возразила ей женщинаа в клетчатом платке. Вин ще при Горбачёве с газеткою по вулыцэ ходыв? Всё радовался: наш земляк стал Генеральным секретарём! Молодой, энергичный, говорил. По молодости штурвальным работал, значит, цену куску хлеба знае. Вот такие нынче нужны руководители! Наруководил землячёк меченый со своею хидрей! Погляды, шо воно кругом робытца.

– Та то ж хиба всэ вин?
– визгливо возразила Васильевна .
– цэ вжэ работа пьянчужки этого, як его, тьфу ты, хай ему бис, та Ельцина, Господи, совсим памяты нэма.

– А умер почему?
– спросил полковник Чабанов, стараясь направить разговор в нужное русло, - Болел?

– Заболив як то сразу, - объяснила Васильевна.
– Вин, обще-то, мужик крепкой породы був. Ходыв, щёки розови, походка упруга. Ны пыв, ны курыв.Та то его, як бы ны окорока сгубылы.

– Какие окорока?
– переспросил полковник Чабанов.

– Воны с Соней у нас тут, - продолжала Васильевна, - мастэрамы копчения окороков и свинины булы. Як свого кабанчика прирежуть, ото со всего посёлка люды сбегаются: и наши возьмить, и нам покоптить. Стоко натягають тих окороков, шо в коптильню уси не влазють. А шо ж, за так, та за ''спасибо'', можно, а воны, с Соней, двое суток - ны сна, ны отдыха, напеременку коптять.

Люди кажуть, шо городскый дохтор так и сказав: ото Вас, Пэтро Пэтровыч, копчения и погубылф. Канцерагены якись. Высною стало ему плохо, скоко мог терпив, потом Соня - в слёзы пийшлы в амбулаторию! Туда дошлы, а виттиля вин шов и упав. Хорошо Сашка Кожедуб их на ''бобике'' директорском, подобрав, та прямиком в больныцу, в город, а виттиль через мисяц до дому Пэтрович вэрнувся, тильки вжэ в гробу. Шутошное дело, два рака у чёловика завылось, одын крови, другый - поджелудочной железы.

Полковник Чабанов покивал головой.

– И тётя Соня осталась одна?
– спросил он.

– Та она б можэ ще пожила у нас, - сказала Васильевна, - та оти ж армяны, чуть нэ с ножом к горлу, продай, та продай дом.

– Та шо ты такэ балакаешь, соседка?
– возразила бабушка в клетчатом платке.

– Ну а шо, Дмитревна, нэ так?

– Та и нэ так. Людям же надо було тожеть дэто жить.

– А нехай ихалы б до сэбэ в свою Армению. Так нет, уси сюда. С Дагестану - сюда, чечены - сюда. Шото я ны разу нэ чуяла, шоб русак поихав в Армению жить, або в Дагестан. А эти уси к русакам.