Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова
Шрифт:
Дело в том, что в начале восьмидесятых, я написал свой первый рассказ. Иногда, попадается мне на глаза рукопись этого рассказа и скажу честно, мне становится немного неловко за себя, сейчас бы я уже написал его совершенно по-другому, а тогда... Я пошёл в редакцию республиканской газеты ''Грозненский рабочий'', где иногда печатались литературные работы местных авторов. Меня встретили благодушно, похвалили, пообещали продвинуть вопрос с публикацией, но дальше разговоров дело не пошло. А тут засобирался я навестить своих родителей. И возникла в голове дерзкая мысль, а что если показать рассказ в редакции местной районной газеты.
Я оставил свой рассказ у заведующего отделом писем районной газеты ''Коммунист''
Когда об этом я всё обстоятельно рассказал жене по приезде домой, она, как и следовало ожидать, ''встала в позу''.
– Поменять Грозный, на какой-то заштатный городок, - сказала она, - да - никогда!
Правда, когда пришлось бежать в заштатный городок из чеченского ада, тут уж каких бы там ни было поз не наблюдалось. Кстати, попутно похвалюсь. Мой рассказ наделал большого шуму в районе, отцу и матери часто звонили знакомые, интересуясь, не является ли автор рассказа их сыном, а многие звонившие, принимая сюжет рассказа за ''чистую монету'', спрашивали у матери - это правда, что она была связной в партизанском отряде во время войны?
– Так ты писатель, Влад?
– спросил Николай.
– Я называю себя проще, сочинитель, - ответил Влад.
– А изданные книги есть? Как их почитать, где найти?
– Пока только в интернете. Понимаешь, Николай, книгу напечатать можно, но это стоит больших денег, которые я никогда не верну. Прежде всего, книгу необходимо отредактировать Приличный редактор затребует и приличных денег, ничуть не меньше нужно будет заплатить художнику, которого ещё надо найти, а само оформление книги в твёрдом, скажем, переплёте? Сумма набегает немалая. Но это будет, ничто иное, как выбрасыванием денег на ветер. Человек я по натуре не меркантильный, но вот представь ситуацию, я забираю отпечатанный тираж из типографии. На рынок идти торговать своими книгами, я не пойду, Скорее всего развезу книги по районным библиотекам, раздарю родственникам, одноклассникам, хорошим знакомым и приятелям. Но самое интересное, практически книга будет крутиться в рамках района, какая-то может и выйти, конечно, за его пределы. А вот в интернете её читать будут, причём, внутреннее чутьё подсказывает мне, что это случится очень скоро, какие-то считанные годы отделяют нас от всеохватывающего страну и мир интернета.
– Я обязательно постараюсь тебя найти и почитать. Обещаю, - сказал Николай.
– А что же было дальше?
– А дальше, я получил долгожданную квартиру и я сразу же перевёз семью в серые стены комнат, ещё не оклеенных обоями, с не выложенными кафелем кухней, ванной и туалетом, с неблагоустроенным балконом. Всё это делалось уже потом, но ночам, в выходные, главное, что появился свой угол.
Через какое-то короткое время и я совершенно неожиданно встречаю на городском рынке своего хорошего поселковского приятеля, который когда-то жил неподалёку от нас. Так случилось, что я прошёл мимо, не поздоровавшись, был погружён в свои мысли, и он окликнул меня. Я извинился, а он полушутливо-полусерьёзно сказал, что сам бы поступил так, будучи на моём месте. Я непонимающе посмотрел на него.
– Ну, как же, - улыбнулся он, - отхватил деньги за хату, теперь можно и не здороваться.
– Какую хату, Витя?
– спросил я.
– Как, какую хату? Отцовский дом.
Я
– И что, ты так и оставишь это дело?
– А что, посоветуешь судиться с роднёй?
– Ну, а если эта родня вконец обнаглела?
– Тогда научи, - стараясь как можно членораздельней выговаривать слова, сказал я, - как, какими глазами смотреть мне в глаза судье, когда он спросит, кем мне доводятся эти люди, с которыми я пришёл судиться? Это, во-первых. А во вторых. Я ведь когда-то отказался от своей доли. И самое главное. Зять столько сделал для меня и моей семьи, а я в знак благодарности ему за это побегу в суд?
– Но ведь могли же хотя бы предупредить, поставить в известность, объяснить...
Вот тут он был прав, мой поселковский приятель. Ведь тот же зять, мог поднять телефонную трубку и популярно объяснить, мол, так и так, уважаемый, я сделал для тебя и твоей семьи больше, чем достаточно, так что позволь уж мне, самому решать текущие проблемы так, как я считаю нужным. Могла бы это сделать и Галина, но нет, всё было провёрнуто втихую. Признаюсь, меня это настольно покоробило, что я не сразу, а спустя какое-то время, рассказал о случившемся жене.
Последующие события развивались настолько стремительно, что я не успевал, образно говоря, переводить дух. Галина перевезла мать в город и та поселилась у неё. Верно, видимо, говорят, что нельзя пожилого человека вырывать с корнями из той среды, в которой он жил. Не такая она уж была старая и немощная. Да, одиночество - страшная штука, не дай Бог никому испытать, что это такое. Как бы там ни было, - не прижилась мать в городских условиях и скоропостижно умерла.
То, о чём я буду рассказывать дальше, достойно осуждения, согласен. Самое страшное, я нарушил христианский запрет, гласящий: о покойнике - либо хорошо, либо ничего. Но на этот счёт у меня есть своё мнение и никто меня в нём никогда не переубедит: живи сегодня и спеши делать добро, чтобы завтра, когда ты уйдёшь в мир иной, люди поминали тебя добрым словом.
Утром, купив цветы, мы с сыном и женой пошли на похороны. Ещё по дороге я предупредил их, что с матерью только попрощаюсь, а на похороны не останусь. Сын перемолчал, я только видел, как на его широком лице ходуном заходили желваки, жена сначала пробовала переубедить, но видя мою непреклонность, замолчала.
У гроба покойной сидела съехавшаяся родня, тётя Шура, тётя Наташа, её сын Володька, с которым мы близко сошлись ещё на похоронах моего отца, уже повзрослевшими людьми, потому что до этого мы не общались, я жил в Грозном, он здесь. А тут сошлись, как говорят в таких случаях, по несчастью, и прониклись друг к другу взаимной симпатией. Подполковник милиции запаса, он поделился со мной ещё тогда, что пишет стихи, что издал книгу, а теперь собирает материал для второй. Я читал его стихи, очень даже неплохие, добрые стихи, чем-то цепляющие за душу. Умел парень, что там говорить.
Я поздоровался с родственниками, разложил цветы в ногах матери. Подошёл у изголовью, наклонился и тогда боковым зрением увидел рядом с поминальной свечой, трепещущей тусклым, колеблющимся желтоватым крылышком, готовым оторваться от питающего его чёрного, изогнутого фителька в любое следующее мгновение, простую школьную тетрадь и карандаш на ней. Она была исписана какими-то редкими каракулями, но я узнал их, это была материнская рука. Когда я выпрямился, стоящая рядом Галина, пояснила, что перед смертью мать потеряла дар речи, и общаться с окружавшими, могла только с помощью бумаги и карандаша. Хотелось сказать: я, конечно, плохой сын, но неужели нельзя было поднять трубку и поставить меня в известность, что мать умирает? Не сказал, потому что подумал: а вдруг в том была и её, матери, воля.