Запрет на любовь
Шрифт:
— Не нарывайся.
— Чего? — прищуривается. — Ты попутал?
— Немедленно прекратите! — кричит Полина.
Однако Ромасенко уже толкает друга, а Горький толкает его в ответ.
— Хватит, ополоумели на пару? Сейчас не время для разборок, — встаёт между ними Денис.
— Кого рядом с ней увижу, — показывая на меня, громко произносит Максим, — раскатаю. Я не шучу, мать вашу! — угрожает, сверкнув глазищами. — Не смейте ваще говорить с этой падлой… Не смотрите на неё даже. Не существует её для нас больше. Все
— Что там у вас происходит? — на крыльце появляется встревоженный классный руководитель.
— Всё в порядке, — успокаивает её Филатова. — Вы дозвонились Зайцевой?
— Да, — женщина, запыхавшись, спускается по ступенькам. — Можем выдвигаться. Женя проспала, приедет на такси прямо к ППЭ [32] .
— Ясно. Одиннадцатый «А», внимание! Парами проходим к автобусу! — командует староста.
Свободный хлопает Ромасенко по плечу.
— Пошли.
Максим сплёвывает в мою сторону и, ругнувшись, направляется к калитке следом за одноклассниками.
32
ППЭ — пункт проведения экзамена
— Выбираем себе место и не пересаживаемся. Я составляю список для ДПС. Котов, где белая рубашка? Что за голубой горошек?
— Филатова, не нуди с самого утра!
— Петросян, почему в чёрной футболке?
— Потому что ЕГЭ по математике — это, блин, траур.
— Согласен.
— Дураки!
— Как ты себя чувствуешь? — обращается ко мне Матильда Германовна, замыкающая строй.
Молчу, опустив глаза, и, к счастью, диалог, который не задался, дальнейшего продолжения не имеет, поскольку с ней в беседу вступает водитель.
Захожу в автобус и знаете, пока иду в конец салона, вдруг чётко понимаю, что учебный год заканчивается ровно также, как начался.
Я снова для этих людей чужак.
И я опять персона нон-грата.
Человек, которому в открытую объявлен общеколлективный бойкот.
Правда, принципиальная разница в том, что сейчас у меня нет ни сил, ни права на борьбу.
Я ведь действительно всё это заслужила.
— Привет, Та-та — здоровается со мной Мозгалин, сидящий у окошка.
— Привет, — выдыхаю я, забиваясь в противоположный угол.
— Во время поездки не едим, не мусорим и не шумим. Всем необходимо пристегнуться.
Натягиваю потрёпанный ремень. Защёлкиваю.
— Германовна, вы прикалываетесь? Даже если водила — Шумахер, эта старая, фырчащая колымага максимум сорок кэмэ в час поедет.
— Я повторяю, пристёгиваемся! Иду проверять. Полиночка, ты всех записала? Мы никого не потеряли?
— Все на месте, — докладывает староста.
— Горький, мне тебя самой пристегнуть, что ли? Петросян, сел! Не трогаем форточки и не суём туда свои
— Жарко.
— Вепренцева, это что такое? — возмущённо осведомляется учительница.
— Формулы.
— Я вижу! Почему они на твоих коленках? Немедленно всё стирай! Тебя с позором выгонят с экзамена.
— Ну, мы едем или как? — теряя терпение, интересуется водитель.
— Да. Едем.
До того, как трогаемся, чувствую, что соседнее место кто-то занимает.
— Расскажешь, что там было на самом деле? — слышу голос Илоны и открываю глаза.
Вебер, в отличии от остальных, смотрит на меня без злости и порицания. С сожалением.
— Лучше тебе отсесть.
— Никто не будет указывать мне, с кем общаться, а с кем нет, — чеканит она холодно, бросая взгляд на Ромасенко.
— К тому же, кому-кому, а нам не привыкать быть изгоями.
Филатова тоже нарушает правило, опускаясь на пустое сиденье, которое находится передо мной.
— Я не хочу ни с кем говорить.
— Тата…
— Ушли обе! — гоню их от себя в грубой форме.
Илона принимает мои слова молча. Филатова перестаёт улыбаться. В глазах в ту же секунду появляются слёзы обиды.
Расскажешь, что там было на самом деле?
Нет.
Даже им.
Не могу.
Отворачиваюсь к окну. Прислоняюсь лбом к стеклу и прикрываю веки.
Монотонно тикают часы.
Идёт третий час экзамена.
В аудитории очень душно, несмотря на то, что все окна распахнуты настежь.
Поднимаю руку.
— Можно выйти попить воды? — обращаюсь к тучной женщине, обмахивающейся веером.
— Подождите. У нас молодой человек ещё не вернулся.
Расстегнув ворот рубашки пошире, кладу перед собой черновик другой стороной.
Предпринимаю повторную попытку решить задачу по геометрии, однако мне опять никак не удаётся собраться. Прямо как на прошлом экзамене, где нужно было написать сочинение на тему «Что есть любовь?».
Роняю голову на сложенные перед собой руки. Зажмуриваюсь и вновь, в который раз, непроизвольно погружаюсь мыслями в тот ужасный вечер.
Помню, как Леван матерился на весь салон, потирая ушибленную голову, которой приложился о панель.
Помню, как истошно я орала, дёргая ручку.
Как выбиралась из машины, когда он наконец, разблокировал двери.
Как бежала по дороге и отказывалась принимать реальность. Ту реальность, в которой искорёженный мотоцикл Марселя Абрамова лежал на земле, а сам он, окружённый толпой зевак, в нескольких метрах от него…
«Я не видел его, отвечаю! Он выскочил навстречу в самый последний момент»