Зарницы красного лета
Шрифт:
В. Малышев Лог, миновав партизанские заставы, мы добрались при огнях. На главкомовском командном пункте — он находимся, кажется, в большом доме кредитного товарищества, на южной стороне лога,— в тот вечерний час, час ужина, было безлюдно. На первом этаже, правда, толклись солдаты из комендантского взвода, а на втором, в прихожей комнате, куда мы поднялись, находился лишь один из адъютантов главкома. При неярком свете настольной лампы он рассматривал какие-то бумаги и что-то записывал в амбарной книге. Дверца «голландки», обитой черной жестью, была приоткрыта для большей тяги, за дверцей гудел огонь.
— Ждал,— оторвавшись от дела
С минуты на минуту должна была исполниться еще одна моя заветная мечта. Весь день я находился в состоянии странной рассеянности, и только вот теперь, в ожидании Мамонтова, увидеть которого так хотелось в течение всего лета, я впервые, словно очнувшись, вдруг почувствовал в своей душе то неизъяснимое горение, от которого всегда становился сам не свой. Ничем другим, пожалуй, не мог ободрить и обрадовать меня отец так, как этой встречей с прославленным героем нашей степи. Но признаться, вначале я сильно, до потрясения, был папуган этой встречей.
Внизу сильно хлопнула дверь, раздался громкий голос, послышался быстрый топот по крутой лестнице, и адъютант, вскакивая за столом, промолвил негромко:
— Главком...
Мне по душе было, что Мамонтов не вошел, а будто влетел в штаб, звеня шпорами. Огонь! И внешне он мне показался таким, каким я ожидал его встретить,— в длинной кавалерийской шинели, весь в ремнях, с плеткой, при всяком оружии. Орел! Ему разве что не хватало бомбы у пояса. Но Мамонтов, вбежав в штаб, заговорил с адъютантом так шумливо, что мне сразу стало жутковато. «Сердит! Ох сердит!» — подумал я с испугом, притаиваясь за книжным шкафом.
— Где Колядо? — крикнул Мамонтов.
*— Идет в Долгово.
— Когда будет?
— Завтра в двенадцать ноль-ноль.
— А Громов?
— Выезжает сюда.
— Что из Солоновки?
— Жду нарочных.
— Да какого ж они черта?
Мамонтов распахнул створчатые двери в свой кабинет и, не закрывая их, бросил на стол свою плетку, белую, длинноволосую папаху с красной лентой-, а потом давай срывать с себя все оружие... И только тут он вспомнил, что, вбежав в штаб, кого-то заметил краешком глаза. Не успев затянуть себя в портупею, он показался в дверях кабинета в неподпоясанной гимнастерке, как в домашней рубахе. Не успел он и причесать припотевшие под папахой, измятые, как после бани, светлые волосы, что в сочетании с неподпоясанной гимнастеркой придавало ему совсем неподобающий его положению простецкий вид. Увидев отца, он заговорил другим тоном:
— Это ты? Извиняй, брат, и здравствуй.
— Что случилось? — спросил отец.
Остывая, Мамонтов не торопясь вышел из дверей, сел на табурет перед печной дверцей и, подкладывая в печь сосновые, только что наколотые дрова, ответил мрачновато:
— Такое, что и говорить неохота.— Он еще помедлил, боясь растравить себя рассказом о случившемся.—Тут у нас, брат, начались хреновые дела. Срам! Стыд! Позор! Сам, поганец, с пеной у рта доказывал, что всех нарушителей дисциплины надо согнуть в бараний рог! Даже плеткой людей порол! Головы проламывал! За что? За выпивку! А сам вон как напаскудил! Да я бы с него, сукиного сына, сейчас всю шкуру содрал!
— Не содрал бы,— усмехнулся отец.
— Ну в трибунал бы сдал подлеца!
— Ты об Архипове?
— А то о ком же? Сколько правильных речей наговорил! Сколько ратовал за порядок! А сам вон какую анархию развел! А мы — армия! Красная Армия!
— Да что случилось-то? — повторил отец негромко.
— Полк увел! На Алей! — Ему так и не удалось рассказать о случившемся спокойно.— Да в какой момент! Беляки вот-вот ударят!
Оп был совсем белокурым, со светлыми, не то серыми, не то голубыми глазами; они сильно молодили его, отчего он, должно быть, и начал отращивать усы.
— Ты там не разузнал когда? — спросил он отца.
— Разузнал,—заулыбался отец.—Мужиков назначают в подводы на завтра. Велят брать побольше овса.
— Та-ак.,.— Мамонтов задумался и начал пощипывать усы.— Значит, послезавтра наверняка будут в Мельникове. Та-ак...— Он неожиданно поднялся с табурета, сходил в кабинет и надел портупею с наганом в кобуре. Стоя в дверях, затягивая ремень, еще раз повторил с раздумьем: — Так, значит, послезавтра в Мельникове...— Мысль о скорой встрече с белогвардейцами безотчетно заставила его подтянуться, вызвала желание почувствовать в себе ту собранность, с какой он обычно отправлялся в бой.— Овса, говоришь, велят брать побольше? Стало быть, мечтают о Солоновке. Ну поглядим, поглядим...
— Ужин готов, товарищ главком,— улучив момент, доложил адъютант.— Хозяйка прибегала, звала.
— Обождет.
— А я думал, ты на меня, Ефим Мефодьевич, осерчал,— заговорил отец, когда главком опять вышел в прихожую.
— А на тебя-то за что?
— Ну, может, не того беляка добыли...
— Что ты, он мне здорово приглянулся!— оживился Мамонтов и, подойдя к отцу, пальцем постучал в его грудь, словно стараясь этим жестом подтвердить свою дружескую приязнь к нему и полное удовлетворение его действиями в разведке.— Но где ты, скажи-ка, такого гада добыл? Ну и гад! Пулю на него жалко, а все-таки придется истратить. Офицеришки, когда попадаются в плен, всегда нюни распускают: знают, что им не будет пощады. А этот как зверюга. Злоба в нем так и кипит. Даже на меня рычал! И даже обещал сквитаться за свою жизнь, пусть и на том свете. Идейный. Убежден, что правда на их стороне. Уверен, что с нами скоро будет покончено. А вот вгорячах все же проговорился: дескать, в полках много большевистской заразы...
— Но язык-то развязал? — не утерпел отец.
— Помогли развязать! — Мамонтов засмеялся заразительно, от всей души.— И у него оказался во какой язычище! Забыл и о присяге. А тут еще явились два солдата-перебежчика. Все подтвердили. Там у них действительно вовсю действуют большевистские агитаторы. Идет разложение, это точно. Ну а сегодня вернулись разведчики из Новичихи, из Токарева. Так что у меня сейчас достаточно всяких сведений о противнике. Но вот когда он собирается выступать, никто не мог сказать точно. Слушай, что он медлит, а? Дает время нашим полкам собраться? Зачем? Или ждет, когда их вторая группа, которая двинулась с Рубцов-ки, выйдет к Волчихе, чтобы ударить на Солоновку с двух сторон?
Главком опять начал пощипывать усы, и можно было ожидать, что он после некоторого раздумья наконец-то окончательно решит, в чем заключается хитрость белогвардейского командования, начавшего самую большую операцию против его армии, и сделает какие-то выводы. Но он, вскинув светлые глаза па отца, вдруг спросил:
— Как с семьей-то?
— Забрал сына,— ответил отец.— Миша, где ты? Иди сюда.
— Большой,— оглядев меня, певуче заключил Мамонтов.— Не ровесник ли моему старщему-то, Степке?