Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека

Бабков Василий Васильевич

Что касается эпилептиков, то у них указанные выше черты характера достигают еще более крайнего развития. К этому присоединяется еще ряд патологических явлений: судорожные припадки с пред– и послеприпадочными состояниями, различные эквиваленты припадков, тяжелые расстройства памяти, а в более тяжелых случаях также процессов понимания и соображения и т. п. Все эти особенности эпилептиков, в общей совокупности, дают при интенсивном своем развитии картину так называемого эпилептического слабоумия.

В некоторых случаях эпилепсия приводит не только к слабоумию, но даже к идиотизму. Примером этому может служить сестра неоднократно упоминавшегося выше А. П. Карепина, Елизавета, утратившая даже способность речи.

В других случаях даже в преклонном возрасте эпилептоидное

слабоумие захватывает лишь более или менее ограниченные области психики. В этом отношении ярким примером может служить сам Ф. М. Достоевский. Эпилепсия не подавила, а даже активизировала его талант, но при этом наложила свою печать на весь его литературный стиль. Это выразилось в исключительной громоздкости и местами сумбурности его произведений, в чересчур подробной, вязкой трактовке сюжета, когда, как, например, в «Братьях Карамазовых», действие, происходящее на протяжении нескольких дней, излагается на многих сотнях страниц.

Что касается отдельных психических функций, то всего более пострадала у Достоевского, несомненно, память. Вот что он сам говорит об этом Всеволоду Соловьеву: «Все, что началось после первого припадка, я очень часто забываю, иногда забываю совсем людей, которых знал совсем хорошо, забываю лица. Забыл все, что написал после каторги; когда дописывал «Бесы», то должен был перечитать все сначала, потому что перезабыл даже имена действующих лиц».

Столь разрушительные патологические процессы, совершавшиеся в психике Достоевского, служили постоянным источником его тревог за свои способности. Так, например, в письме к жене от 16 июня 1874 г., жалуясь на трудность, с которой ему дается новый роман, Достоевский добавляет: «Боюсь, не отбила ли у меня падучая не только память, но и воображенье. Грустная мысль приходит в голову: что если я уж не способен больше писать. А впрочем, посмотрим». К счастью для Достоевского и для всего культурного человечества, разрушительные процессы, обусловленные эпилепсией, локализировались в данном случае довольно благоприятно, не затронув таких способностей больного, как способность воображения. Таким образом, сложнейшая личность Достоевского и в данном отношении оказывается крайне противоречивой, совмещая в себе противоположности от гениальности до частичного слабоумия.

Возвратимся теперь от патологических к характерологическим эпилептоидным элементам.

Изо всей массы разнообразных черт, которые свойственны эпилептоидным характерам, я остановлюсь лишь на нескольких наиболее основных. Сюда относится группа характерологических элементов, которые можно объединить в комплекс «эпилептоидной обстоятельности». В этот комплекс я отношу все разнообразные проявления педантичности, мелочности, вязкости, придирчивости, любви к подробностям и т. п. В данном случае, следовательно, речь идет не об обыкновенной обстоятельности, а об особого рода обстоятельности эпилептоидной, главной отличительной чертой которой является своеобразное «прилипание к мелочам». По отношению к эпилептоидной обстоятельности ряд представителей рода Достоевских могут служить не менее классическими образцами, чем по отношению к рассмотренной выше пропорции отношения. Это бросается в глаза уже при простом сопоставлении отдельных проявлений эпилептоидной обстоятельности, как они описываются в современной психиатрической литературе с тем, что нам известно о самом писателе и некоторых его ближайших родственниках. Ниже приводится несколько таких параллельных цитат, с одной стороны, из описаний эпилептоидного характера, даваемых современными психиатрами, с другой стороны, соответствующие иллюстрации из характерографии Достоевских.

...

Говоря о «мелочной педантичности» образа жизни эпилептиков, Бумке [211] пишет, что в их домашней обстановке «каждый предмет должен стоять точно на своем месте».

Дочь Ф. М. Достоевского в своей книге воспоминаний об отце пишет: «Когда моего отца посещало одновременно несколько друзей, после чего стулья и кресла оказывались в беспорядке, он сам после ухода

гостей расставлял их по своим местам. На его письменном столе также царил величайший порядок. Газеты, коробки с папиросами, письма, которые он получал, книги, взятые для справок – все должно было лежать на своем месте».

...

Продолжение предыдущей цитаты из Бумке: «…Каждый пустяковый расход и каждая мелочь в доме вплоть до детских игрушек записывается и берется на учет».

Из писем М. А. Достоевского (отца писателя) к своей жене: «Напиши не осталось ли твоих платьев, манишек, чепчиков, или чего сему подобного, равно, что у нас в чулане, вспомни и напиши подробно…» [212]

...

А. М. Раппопорт («Эпилептоиды и их социальные реакции»): «Мне говорила жена одного эпилептика: «Вы не можете себе представить, какой это ужасный человек. Он вечно возится, пересаживает какой-нибудь гвоздик на пол-аршина и при этом объясняет, что я его вбила неправильно, тут можно зацепиться и порвать платье и т. д. – по целым дням».

«Ты пишешь, что у меня в расходе ложек столовых 6, а пишешь еще, что в шифонерке осталась сломанная ложка, и ее я не отыскал, то прошу тебя подумай хорошо, не ошиблась ли ты, ибо скажу тебе, что у меня с самого твоего отъезда было только 5 ложек, нащет же сломанной припомни хорошенько, не положила ли ты ее где нибудь в другом месте…»

Из его же письма к своим старшим сыновьям, Михаилу и Федору: «Еще вам должен сделать выговор за то, что уж более 2 месяцев, как я писал к вам, что ежели старые вещи ваши, как то платье, белье и другие для вас, особливо для Фединьки не нужны, то счесть их и сохранить, но на сие и до сих пор не получил от вас никакого уведомления».

В лице М. А. Достоевского можно видеть особую разновидность эпилептоидного характера, в основе которой лежит сочетание мелочности с интенсивными проявлениями своевольного полюса, в форме деспотизма. Эта комбинация, весьма типичная и частая среди эпилептиков и эпилептоидов, в то же время чрезвычайно тягостна для окружающих, тем более что к указанным чертам, как правило, всегда присоединяется еще крайняя раздражительность и вспыльчивость. В частности, что касается отца писателя, то он становится даже жертвой своего характера (и, конечно, своей эпохи) – его убивают крепостные крестьяне принадлежавшей ему деревушки.

Одним из проявлений комплекса обстоятельности может также быть своеобразное вязкое многословие эпилептиков и эпилептоидов. С исключительной силой эта черта проявилась у племянника Ф. М. Достоевского, А. П. Карепина.

Интересно, что наиболее яркие проявления эпилептоидной обстоятельности мы встречаем у тех же самых представителей рода, у которых наиболее интенсивно выражена и своевольно-кроткая полярность. (Хотя, с другой стороны, не все лица с обострением этой полярности являются в то же время носителями черт эпилептоидной обстоятельности.) При этом различные элементы комплекса обстоятельности могут комбинироваться как с преимущественно своевольными (М. А. Достоевский), так и с преимущественно кроткими (А. П. Карепин) проявлениями, хотя, по-видимому, чаще с первыми, чем с последними.

Одним из наиболее частых и характерных проявлений комплекса эпилептоидной обстоятельности является повышенная, доходящая иногда до совершенно исключительных размеров, любовь к подробностям. Если обратиться к ближайшим родственникам писателя, то здесь эту своеобразную «жажду подробностей» можно проследить на протяжении по крайней мере трех поколений. Об этом говорят воспоминания современников, многие места из семейной переписки и т. п. источники. Приведу подобного рода свидетельства относительно трех представителей изучаемого нами рода, принадлежащих к трем последовательным поколениям, а именно по отношению к отцу писателя, самому писателю и сыну последнего, Федору.