Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека
Шрифт:
Необходимо еще принять во внимание, что эпилептоидная вязкость А. П. Карепина могла быть унаследована им и не по линии Достоевских, т. е. не со стороны его матери, а со стороны его отца, страдавшего крайне тяжелой формой эпилепсии, в форме так называемого status epilepticus’a, когда судорожные припадки следуют непосредственно один за другим, целыми сериями [214] .
Перейдем теперь к проявлениям комплекса обстоятельности в ветви Ивановых. Относительно Веры Михайловны, по мужу Ивановой, мы располагаем лишь очень скудными и отрывочными данными. С интересующей нас точки зрения заслуживает внимания лишь указание на ее очень сложные и кропотливые вышивания, в которых она, например, употребляла до 12 оттенков одного цвета. Последнее обстоятельство не только свидетельствует об ее утонченной способности различать цвета, но и представляет интерес в характерологическом отношении. Вспомним хотя бы, что у ее брата Андрея комплекс обстоятельности проявился в особо кропотливой системе вязанья.
Конечно, нельзя с уверенностью говорить об эпилептоидной обстоятельности у В. М. Ивановой, основываясь только на ее сложных вышиваньях. В данном случае надо принять во внимание тот чисто социальный момент, что подобного рода работы были широко распространены среди помещиц того времени, к чему располагал весь уклад их усадебной жизни.
Таким образом, если наличие комплекса обстоятельности не вполне достоверно удается установить относительно старшей сестры писателя, Варвары, то еще более это относится к его сестре Варе. Вообще, нетрудно заметить, что проявления эпилептоидной обстоятельности гораздо яснее и определеннее констатируются среди мужчин изучаемого нами рода, чем среди женщин. Быть может, это и не случайность, а результат частичной ограниченности данного признака мужским полом. Что же
Возвращаясь к личности В. М. Ивановой, следует еще отметить, что по многим чертам своего характера она, по-видимому, существенно отличается от своей старшей сестры. Об этом, в частности, говорит следующий отрывок из письма самой младшей сестры писателя, Александры, в котором она таким образом сравнивает двух своих старших сестер: «Варенька совершенно углубилась в образование своих детей, и куда бы она ни приехала, а все заведет разговор про какую-нибудь географию или историю, уже это немножко и нехорошо… Вот у Верочки дети, так совсем другое, точно птички божие, не знают ни заботы ни труда, такие все резвые».
В детском поколении ветви Ивановых, т. е. среди внуков М. А. Достоевского, проявления эпилептоидной обстоятельности вновь дают себя знать с достаточной определенностью. У Виктора Иванова они проявились во всем его домашнем обиходе: «Он очень любил, чтобы дома все делалось раз и навсегда по определенному плану», – пишет о нем его приемная дочь. Увлекаясь разведением гиацинтов, он выписывает луковицы из Голландии, и сам рассаживает их в горшки – «и не дай бог кому бы то ни было сдвинуть и переставить какой-нибудь горшок на другое место – была бы буря», пишет та же корреспондентка. В служебных отношениях соответственные черты характера Виктора Александровича проявились в его своеобразной «до мелочности, до болезни» доходившей честности. По свидетельству его сестры Марии, хотя он, как инженер путей сообщения, имел свой служебный вагон, но когда брал с собой в поездки родного сына, то считал своим долгом всегда покупать ему билет.
Не менее сильно проявилась эпилептоидная обстоятельность также в характере младшего сына Веры Мих. Ивановой, Владимира. Более всего об этом свидетельствует чисто эпилептоидное нагромождение подробностей во многих его письмах. Одно из этих писем (с описанием экзамена) может конкурировать в этом отношении даже с таким исключительным документом, как письмо Достоевского к Гейбовичу (от 23 окт. 1859 г.).
На этом мы и закончим наш обзор различных проявлений комплекса эпилептоидной обстоятельности в их распределении среди различных ветвей рода Достоевских. Однако наш анализ данного признака был бы неполон, если бы мы не остановились на некоторых случаях, в которых проявилась как бы его полярность. Действительно, в некоторых случаях повышенная обстоятельность в одних отношениях может совмещаться с не менее крайней беспорядочностью в каких-либо других отношениях. Подобного рода противоречия можно видеть, например, в характерах как самого Ф. М. Достоевского, так и его сына Федора. У обоих исключительная любовь к подробностям и различные проявления педантичности и аккуратности (например, в отношении костюма, распределения времени и т. п.) совмещались с не менее крайней беспорядочностью и сумбурностью в отношении, например, денежных трат. Может быть, дальнейшее изучение подобных противоречий позволит установить особую, если можно так выразиться, обстоятельно-беспорядочную полярность, лежащую, наряду с полярностью своевольно-кроткой, в основе эпилептоидных характеров.
Кроме различных проявлений мелочности, педантичности и т. п., эпилептоидным характерам свойствен еще целый ряд своеобразных черт, в общих чертах уже указанных выше. Сколько-нибудь полный анализ всех этих особенностей эпилептоидного характера завел бы нас слишком далеко. Однако нельзя не остановиться, хотя бы в нескольких словах, на столь существенной черте эпилептоидного характера, как необузданная вспыльчивость, та вспыльчивость, которую иногда сравнивают с «громом и молнией». Среди Достоевских наклонность к подобным «взрывам» проявляется по большей части у тех же самых лиц, у которых оказывается явственно развитым и комплекс обстоятельности. Такое сочетание можно видеть у самого писателя, его отца, сына (Федора), брата (Андрея), племянников – А. П. Карепина и Виктора Ал. Иванова. У всех этих лиц весьма сходным оказывается и самый характер взрывов, а именно они так же быстро проходят, как внезапно и быстро, часто по самому ничтожному поводу, возникают. С проявлениями подобного рода отходчивости более полно можно познакомиться, например, по примирительному письму М. А. Достоевского к своим сыновьям, по описаниям характера сына писателя, Федора и в особенности по многочисленным описаниям подобных реакций у самого Ф. М. Достоевского.
Перейдем теперь к тем главным положениям и предположениям, которые можно сделать относительно проявления и распространения в роде Достоевских рассмотренных выше черт эпилептоидного характера.
Наряду с пропорцией чувства шизоидов и пропорцией настроения циклоидов можно говорить об особой пропорции, характерной для эпилептоидов. В основе последней лежит динамика душевных движений между полюсами, с одной стороны, своеволия, с другой – кротости, другими словами, своевольно-кроткая полярность. Соответствующая этой полярности «пропорция» выражает собой степень развития каждой из этих противоположных тенденций в данной личности и потому может быть названа своевольно-кроткой, или релятивной.
В роде Достоевских эта эпилептоидная пропорция проявилась как среди мужчин, так и среди женщин приблизительно в равном числе случаев. Точно так же приблизительно в равной мере распределились среди представителей обоих полов преимущественно своевольные, преимущественно кроткие и равнополярные варианты этой пропорции [215] .
Проявления обоих полюсов своевольно-кроткой пропорции могут быть чрезвычайно многообразными. В частности, в области сексуальных отношений проявления эти могут реализоваться в форме садомазохической полярности.
Не менее многообразны могут быть и другие проявления эпилептоидного характера.
Такие черты эпилептоидного характера, как повышенная аккуратность, педантичность, «прилипание» к мелочам, вязкость, любовь к подробностям, формализм и т. п., в основе которых лежит, в сущности, одна и та же тенденция, могут быть объединены в единый комплекс, который, за неимением вполне подходящего термина, может быть назван комплексом «эпилептоидной обстоятельности».
В некоторых случаях удается установить, что тенденция к эпилептоидной обстоятельности может совмещаться в одной и той же личности с не менее крайними проявлениями беспорядочности и разбросанности в каких-либо других отношениях. Проявления подобных антиномий позволяют ставить вопрос о том, что эпилептоидная обстоятельность не представляет собою законченный признак, а есть лишь один из полюсов особой обстоятельно-беспорядочной пропорции, играющей, быть может, не меньшую роль в структуре эпилептоидных характеров, чем пропорция своевольнокроткая. В конечном же счете нужно думать, обе эти пропорции суть лишь различные формы проявления единой динамической сущности, лежащей в основе эпилептоидных характеров.
В отличие от своевольно-кроткой пропорции комплекс эпилептоидной обстоятельности, за одним-двумя сомнительными исключениями, проявился только у мужчин. Это относится также и к проявлениям эпилептоидной вспыльчивости. Последняя черта во всех случаях проявилась одинаковым образом – в виде неожиданных и кратковременных «взрывов», с последующей отходчивостью. Во всех случаях проявления обстоятельности, взрывчатости и отходчивости совмещались у одних и тех же представителей рода.По отношению к своевольно-кроткой пропорции обстоятельность и взрывчатость комбинировались как со своевольными, так и с разнополярными и кроткими элементами, хотя наиболее частой и характерной, по-видимому, является первая из этих комбинаций.
То обстоятельство, что в двух линиях обследованного рода удалось проследить передачу эпилептоидных черт характера на протяжении 3–4 поколений, без проскоков через поколение, говорит в пользу доминантности данного признака, вернее, его способности выявляться уже в гетерозиготном состоянии, причем по отношению к взрывчатости и комплексу обстоятельности имеет место, быть может, не простое доминирование, а доминирование, частично ограниченное мужеским полом. Однако проявление признака в 3–4 поколениях может считаться надежным критерием доминантности, лишь по отношению к признакам, встречающимся в населении очень редко. По отношению же к эпилептоидному характеру мы имеем дело с признаком настолько распространенным, что приходится считаться с вероятностью присутствия его наследственных задатков также и у тех лиц, с которыми представители обследуемого рода вступают в брак. Случаи такого привнесения эпилептоидных генов извне мы, несомненно, имеем и в роде Достоевских, например в ветви Карепиных.
Что касается разнообразия эпилептоидных черт у различных представителей одной и той же семьи, то оно зависит, нужно думать, от всей органической структуры того или иного представителя рода. Нельзя забывать, что каждый наследственный задаток проявляется не оторванно от всех других индивидуальных особенностей данного организма, а во взаимодействии с ними. Весьма существенное влияние на реализацию характерологических задатков должны оказывать и внешние влияния – эпоха, социальное положение, семейные условия и т. п. Наконец, не исключена возможность, что существует несколько разновидностей эпилептоидного характера, зависящих каждая в целом от своего особого гена, чем могут объясняться некоторые атипические семейные формы. Не буду вдаваться в дальнейший анализ всех этих вопросов, так как это вывело бы нас из рамок данного очерка.
До сих пор речь шла об особенностях проявления и наследования эпилептоидного характера. Перейдем теперь к вопросу наследования самой эпилепсии. Эта болезнь в роде Достоевского встречается гораздо чаще, чем в массе населения. А именно в потомстве М. А. Достоевского (отца писателя) мы находим по меньшей мере 3–4 случая эпилепсии на 100 представителей рода, о которых имеются какие-либо сведения. Сопоставляя же различные статистические данные, можно принять за обычное содержание эпилептиков в населении 3–4 человека на 1000. Таким образом, процент эпилептиков в этой, наиболее изученной части рода оказывается во много раз более высоким, чем в населении.
При учете этой концентрации эпилепсии, так же как и некоторых других патологических черт, необходимо принять во внимание те случаи двустороннего отягощения со стороны обоих родителей, которые так дают себя знать во многих ветвях рода. Так, например, старшая сестра писателя с резко выраженными эпилептоидными чертами характера выходит замуж за человека, который заболевает эпилепсией. Понятно, что из двух ее детей, о которых имеются сколько-нибудь полные сведения, сын оказывается ярко выраженным эпилептоидом, а дочь эпилептичкой.
По вопросу о наследовании эпилепсии в последнее время было высказано много различных теорий. Однако в основном вопрос этот до сих пор продолжает оставаться во многом очень неясным и неразработанным. Во всяком случае, нельзя согласиться с той упрощенной позицией, которую в данном вопросе занял С. Н. Давиденков, считающий, что эпилепсия обусловлена с генетической стороны гомозиготным состоянием гена эпилептоидного характера и наследуется как мономерный рецессивный признак [217] . Если бы это было действительно так, то среди братьев и сестер эпилептиков насчитывалось бы более 25 % больных той же болезнью. В действительности же, по статистическим данным Рюдина, Снелля, Люксенбургера и др., концентрация больных эпилепсией среди братьев и сестер эпилептоидов колеблется в пределах от 1,5 до 4,4 %. Разница получается настолько большая (более 20 %), что концепцию С. Н. Давиденкова о мономерной наследственности эпилепсии не могут спасти предполагаемые им тормозящие факторы. Отметим, между прочим, что и в роде Достоевского неизвестно ни одного случая эпилепсии среди братьев и сестер эпилептиков. Таким образом, если гомозиготное состояние гена эпилептоидного характера и является моментом, обусловливающим генуинную эпилепсию, то нельзя это условие считать единственным или даже только достаточным для возникновения болезненного процесса. Несомненно, дело обстоит в данном случае гораздо сложнее, как со стороны генотипической структуры генуинной эпилепсии, так и со стороны условий, вызывающих ее внешнее проявление.
Отмечу для ясности, что приводимые здесь возражения относятся лишь к той части концепции Давиденкова, которая касается наследования эпилепсии, но не эпилептоидии. Относительно его взглядов на наследование последнего признака уже говорилось выше.
На этом мы и закончим общий обзор трех основных окрасок человеческих характеров. Я умышленно говорю «окрасок», так как это фигуральное выражение гораздо более соответствует действительному положению вещей, чем термин «тип». Было бы грубым упрощенчеством говорить, что существуют только три основных типа людей – циклоидный, эпилептоидный и шизоидный, к которым и сводится все разнообразие человеческих характеров. Я понимаю рассмотренные характерологические окраски в значительной мере иначе. Не буду развивать азбучную истину, что живую природу нельзя в сколько-нибудь полной мере уложить ни в какие неподвижные и абсолютные систематические категории. Тем более это относится к человеческим характерам, разнообразие которых поистине безгранично. Вообще, при изучении природы нас первоначально поражает и подавляет ее разнообразие. Достаточно указать хотя бы на разнообразие ее красок. Однако мы знаем, что все безграничное разнообразие окрасок, встречающееся в мертвой и живой природе, может быть сведено всего к трем основным цветам спектра, например: красному, зеленому и синему, как то мы имеем в «треугольниках смешения цветов» Максвелла, Кенига, Айвса и др.
Различные комбинации таких трех цветов дают всю ту пеструю гамму красок, которая пленяет нас в расцветке крыльев бабочек и венчиков цветов, в переливах перламутра, в красках заката и т. п. Точно так же и все разнообразие вкусов, которое способен улавливать наш язык, обусловлено в конечном счете различными сочетаниями всего только четырех основных вкусов – соленого, кислого, горького и сладкого.
Несомненно, что и все разнообразие человеческих характеров обусловлено сравнительно очень ограниченным числом основных характерологических компонентов, которые, комбинируясь между собою в различных сочетаниях, и создают это бесконечное, калейдоскопическое разнообразие. Разнообразие это усиливается еще тем обстоятельством, что эти основные тенденции могут весьма по-разному реализоваться в жизни, в зависимости от тех условий, в которых растет и развивается данная личность.
Мы рассмотрели три таких основных характерологических тенденции, или «окраски». До известной степени можно аналогизировать их с тремя основными цветами спектра.
Подобно тому как в солнечном спектре невозможно различить, где кончается один цвет и начинается другой, настолько постепенны промежуточные между ними переходы, и в человеческих характерах можно заметить такие же промежуточные формы. Возьмем хотя бы повышенную жалостливость и чувствительность к явлениям страданий и смерти, столь ярко выраженную, например, у сестер Елены и Натальи Ивановых. Не так-то легко сказать, чего здесь больше – шизоидного или эпилептоидного? Я думаю, что подобного рода реакции относятся к промежуточной области между шизоидной гиперестезией и эпилептоидной кротостью. Точно так же и во многих других отношениях легко заметить, что шизоидные окраски более близки к эпилептоидным, чем к циклоидным.
Обычно люди являются как бы «трихроматичными» в отношении характерологических окрасок, так как в большей или меньшей степени им свойственны все три основных характерологических компонента. В самом деле, большинство людей в той или иной степени склонны как к веселью и грусти, так и к повышенной или пониженной чувствительности, не говоря уже о своеволии и кротости. То же самое можно оказать и о других циклоидных, шизоидных и эпилептоидных реакциях. Но мы называем циклоидом, шизоидом или эпилептоидом данного человека лишь в зависимости от того, которая из трех рассмотренных полярностей оказывается у него гипертрофированной.