Затмение: Полутень

Ширли Джон

Он отправил сообщение и вышел из кабинета. Они увели его и посадили в КПЗ.

Остров Крит

Вокруг никого не было, но Торренс чувствовал себя в осаде. Вокруг было темно, а Торренсу казалось, что его выхватывают яркие огни.

Они с Данко возглавили высадку ударной группы Стейнфельда. Сейчас отряд двигался по изрытой колдобинами однополосной дороге в четверти мили от пляжа, где они высадились на скалистый критский

берег. Разбившись на четыре группы по девять человек в каждой, подразделение продвигалось по земле к посту номер 7 Второго Альянса. Пока что они шли тесным строем, а ближе к цели предполагали разделиться на группы и одновременно со всех сторон атаковать пост номер 7. Торренс и Данко возглавляли колонну с десантными винтовками наготове.

Тьма сгустилась и на дороге, и в оливковых рощах по обе стороны от неё; оливковые деревья казались тенями темней теней, но верхушки их слабо озарял звёздный свет.

Ночь выдалась безлунная и безветренная, прохладная, но не холодная.

— Тихо-то как, Данко, — прошептал Торренс. — Даже кузнечиков не слыхать.

Он оглянулся через плечо и едва различил фигуру человека, идущего сразу за ним. Это был не мужчина. Это оказалась Лайла. Её полагалось кому-то сопровождать, но рядом с Лайлой никого не было. Торренс сбавил темп и пристроился к Лайле.

— А Каракос где? — прошептал он.

— Сказал, что отойдёт в хвост со Стейнфельдом поговорить.

Что-то справа от дороги привлекло его внимание. Торренс напряжённо уставился во тьму оливковой рощи. Вон там: красная звёздочка во мраке, секундная вспышка света. Словно её тут же потушили. Это была спичка. Кто-то курил в оливковой роще посреди ночи. Какой-то идиот.

Торренс зашипел:

— Данко, Лайла, стойте, где стоите!

Его слова передали по цепи; отряд остановился. Он перебросил винтовку на правое плечо, а левой рукой подвинул к губам микрофон гарнитуры:

— Первый — Четвёртому. Как слышно?

Помехи. Голос Стейнфельда:

— Торренс? В чём дело? Почему все остано...

Воздух разорвало шипение: полетели пули. Вспышки выстрелов согнали тьму с оливковой рощи, принесли скрежет и буханье боя. Раздался вопль Лайлы. Ещё кто-то, дальше в колонне, тоже вскрикнул от боли. Торренс почувствовал, как что-то врезалось ему в левую руку, да так, что его закрутило на месте, и он с трудом устоял; выронил гарнитуру, осел на корточки, а рука вдруг стала тёплой, влажной. По телу прокатилась волна слабости и тошноты. Упав на колени, он зачем-то заорал:

— Засада! Засада! Отступаем!

Он пытался вскинуть винтовку обеими руками, но левая рука отказала, онемела, словно её заморозили ниже запястья; он просто не мог поднять винтовку. Поэтому пришлось прижаться левым коленом к земле (всё это время воздух над головой свистел и шипел от пуль), умостить приклад винтовки на правом колене и стрелять по роще от бедра; брызжущее из ствола пламя распороло тьму, но, вероятно, никого не убило: Торренс хотел просто отпугнуть врагов и выгадать для товарищей

время отхода (а ведь его самого так подмывало пуститься наутёк, что кишки свела судорога страха).

Он опустошил магазин и тут же увидел, как впереди возникает тёмная фигура.

Он уронил винтовку и полез за пистолетом, но это оказался Данко.

— Торренс, ты что делаешь? Бежим!

Двое кинулись бежать; Торренс с трудом поспевал за Данко, спотыкаясь и виновато думая: Зря я винтовку оставил, у нас и так оружия мало... (вверх по руке поднимались пульсирующая боль и онемение). Но пули по-прежнему раздирали воздух, жужжа, как невидимые пчёлы; пчёлы, чей укус был смертелен или чреват уродством.

Торренс чуть не упал, споткнувшись о тело. Лайла лежала поперёк дороги (как ни странно, он теперь лучше видел, наверное, выброс адреналина обострил все чувства).

— Данко! — крикнул Торренс. — Тут Лайла!..

Ответ Данко заглушили пулемётный огонь и чей-то крик. Он нагнулся, отыскал её руку и почувствовал, как шевелятся пальцы: жива. Он сгрёб её за левое плечо невредимой правой рукой, попытался поднять. Это было тяжело, он и так уже слабел от кровопотери.

— Данко!

Данко с проклятием обернулся и подцепил Лайлу за другое плечо. Вместе они оттащили-отнесли её в канаву четырёхфутовой глубины рядом с дорогой, потом, используя канаву как окоп, направились обратно к морю. Один раз остановились, чтобы Данко наложил жгут на левую руку Торренса — на несколько мгновений боль стала ещё сильнее, чем прежде от раны. И снова остановились, чтобы Торренс блеванул.

Потом поползли дальше, волоча за собой Лайлу, спотыкаясь о новые и новые тела, все мёртвые, в лужах крови от множественных ранений. Стейнфельд выслал пять групп на дорогу прикрывать огнём отступление основного отряда; выстрелить несколько раз, отступить на несколько шагов, перераспределиться, снова выстрелить...

Торренс чувствовал, как слабость одолевает его; споткнувшись, он упал на колено, уронил Лайлу на землю между собой и Данко.

— Не могу больше нести, — выдохнул он, полный отвращения к себе.

Торренс слышал перебиваемые стрекотом очередей крики Уиллоу: тот отзывал Кармен назад, к пляжу.

Данко заорал:

— Уиллоу! В тебя попали?

Уиллоу подобрался к ним, Кармен следом; он приказал ей убираться к морю, но она его проигнорировала.

— Это Лайла, — сказал Торренс, — жива.

Он удивился, как трудно стало говорить. Такая лёгкая рана, всего лишь в руку, а так от неё хреново.

Кармен с Данко потащили Лайлу, и Торренс, ощутив необычайную лёгкость, вырвался вперёд, к пляжу. Позади перестрелка продолжалась, но выстрелы стали реже.

Один раз он остановился, поднял раненую руку и увидел её на фоне звёзд. Двух пальцев недоставало. Безымянного и мизинца. От ладони на четверть дюйма отходили обрубки. У него свело судорогой внутренности, но он побежал дальше.