Зажечь солнце

Hioshidzuka

Танатос кутается в свой шарф, но это мало спасает его от холода и ветра. А ещё почти непреодолимо хочется спать. Толидо изо всех сил старается отогнать от себя сон. Спать нельзя. Спать опасно. Смертельно опасно. Он старается говорить, перекрикивает ветер и пытается что-то рассказывать. Какие-то глупости. Если бы только Йохан сумел сообразить, то стало бы легче. Они бы смогли общаться. Разговаривая с кем-то, труднее поддаться власти сна.

Йохан едва мог идти. Раны на его ногах вряд ли успели сойти. Танатос был уверен, что барду вообще не следовало идти. Возможно, ему было бы лучше полежать пару недель на горячо затопленной печи. Возможно, ему следовало бы хорошенько отдохнуть и поесть

чего-нибудь вкусного. Должно быть, Йохан и поступил бы так, если бы мог. Во всяком случае, Толидо точно остался бы на пару недель в деревне, если бы мог быть полностью уверен в том, что за это время он не будет убит.

Из-за ветра дышать становится всё сложнее. Хелен и Йохан хотят было спрятаться на некоторое время в укрытии, однако Танатосу кажется, что если они сделают это, то уже не смогут выбраться. Какова вероятность того, что укрытие не завалит снегом? Какова вероятность того, что через пару часов метель утихнет, и они смогут снова идти? Какова вероятность того, что они доберутся до Меливерта живыми, если сейчас остановятся?..

Йохан молчит. Лишь изредка бросает робкие взгляды на Танатоса, но так и не решается ничего сказать. Даже Хелен была смелее! Пусть она и девчонка, пусть и тряслась от страха из-за всякой ерунды, но она старалась брать себя в руки и поступала так, как следовало. Она была не такой уж и трусихой, если подумать. Во всяком случае, по сравнению с Йоханом она была даже смелой.

Танатоса жутко раздражает робость барда. Танатоса вообще он раздражает последние пару часов. Постоянно что-то мямлит… Эрментрауд отколотил бы его за это, если бы Йохан был его учеником. И много чего сказал бы. Насколько Танатос помнит, тот никогда не был особенно понимающим или добрым. Эрментрауд был нетерпелив, нетерпим, не умел прощать и никогда не выдавливал из себя слов похвалы или одобрения. Напротив — успевал каждый миг своего присутствия сделать пыткой.

Он был полным придурком и гадом, но Танатос его за это порой и уважал. Трудно не уважать человека, который обладает такой силой, такой властью, как Эрментрауд. Трудно не уважать человека, который умеет выкрутиться практически в любой ситуации. Толидо порой считал своего наставника достойным подражания. Да что там — в большинстве ситуаций послушник равнялся на Эрментрауда.

— Говори уже, что хотел! — фыркает Толидо. — Ты выглядишь просто смешно, когда снова и снова трусишь!

Йохан едва ли сумел бы выжить в ордене. Он совершенно безответный. И совершенно не умеет скрывать своих эмоций. Он кажется таким необычным… Насколько Танатос помнит, за всё их путешествие бард ни разу даже не огрызнулся. Хелен была обыкновенной девчонкой. Или, во всяком случае, обыкновенным ребёнком для ордена — в меру скрытной, в меру непоседливой, в меру злой и в меру язвительной. Танатос привык видеть таких детей вокруг себя. Он и сам был таким. Но Йохан был… странным. Должно быть, это говорило о том, что у него были хорошие родители. Не такие, которые могли бы сплавить его в орден только потому, что он им до полусмерти надоел. Должно быть, родители Йохана были не такими, как у Танатоса.

Танатосу не хочется этого признавать, но он скучает по Эрментрауду. Скучает по резкому голосу и язвительным комментариям к каждому его действию, скучает по собственным дерзким ответам и урокам, когда его обучали магии и немного фехтованию. Сам Эрментрауд фехтовал не слишком хорошо. Зато был признанным кулачным бойцом, умел метать кинжалы и бить по самым больным местам.

Йохан был неплохим малым, но он был всего лишь мальчишкой, на которого едва ли можно было положиться. Он хорошо знал местность, но на этом его достоинства заканчивались. Во всяком случае, ещё каких-то достоинств в

барде Танатос пока ещё не увидел. Эрментрауд же был опасным врагом, но ещё более ценным союзником. Он знал, как выбираться из самых отвратительных ситуаций, он умел сражаться, был умён, опытен и смел. Он внушал Танатосу страх, отвращение и уважение разом, а Йохан лишь раздражал его.

Хелен едва ли могла быть заменой кому-либо. Она была просто девчонкой, к тому же на три года младше. Едва ли ей по силам было принимать трудные решения. И Танатос не мог её за это винить. Ей было всего десять. Он в десять тоже не отличался особой сообразительностью. Когда его только привели в орден, он был обычным маленьким мальчиком, чуть более вредным, нежели большинство. Но ему пришлось многому научиться, иначе выжить бы просто не удалось.

Но Йохан был старше! Он должен был быть опытнее, умнее, сильнее. Он должен был принимать какие-то решения и знать, как поступить. Но Йохан ничего не знал! Он покорно следовал за Толидо и робко мямлил что-то, если был не согласен. Он должен был оказаться другим. И должен был понимать, что Танатосу тоже было тяжело, что он не мог постоянно нести на себе груз ответственности.

— Мы могли бы быть друзьями, — робко говорит Йохан.

Танатос не сразу понимает, что именно говорит бард. Так тихо это произнесено. Едва слышно. Толидо изо всех сил старается вникнуть в то, что только что сказал Йохан. И когда, наконец, понимает, бывший послушник понимает, что начинает ещё больше сердиться на барда.

Едва ли кто-то сумеет объяснить Йохану причину злости Танатоса. Бард никогда не был в ордене, если, конечно, не считать тех дней, что он просидел рядом с одним заброшенным выходом. Должно быть, в этом не было никакой его вины, но мальчишка никак не мог этого признать.

Йохан совершенно ничего не понимал, и от этого Толидо порой хотелось его ударить. Желательно, чем-нибудь тяжёлым. Чтобы барду было больно. И почти так же обидно и тяжело, как самому Танатосу. Мальчику совершенно не хотелось страдать. И уж тем более он не собирался страдать в одиночестве. Почему, скажите, он должен мучиться всякими сомнениями и угрызениями совести, если никто не мучается? За три года Эрментрауд уже успел приучить своего ученика к мысли, что совесть никому в этом мире не бывает нужна. Что она излишня.

Единственное, чего Эрментрауду никогда было не добиться, так это того, чтобы Танатос стал называть себя именем, которое дал ему орден. Толидо никак не мог признать себя Хейденом. Он никогда и не стал Хейденом. Он оставался Танатосом. Не тем, которого привели в орден в десять. Другим, но всё равно Танатосом. Он всё ещё оставался собой. И нельзя сказать, что Толидо это не радовало.

Быть собой всегда лучше. Даже когда мир уходит из-под ног, а бездна приближается с ужасающей скоростью.

Хелен плелась следом. Устало перебирала ногами и цеплялась за куртку Йохана. Она едва могла идти дальше, но шла. Сжимала зубы, хмурилась, почти плакала, но сдерживала слёзы и шла. Она была сильной, хоть этого и невозможно было сказать сразу. Танатос даже рад, что ему приходится спасать именно эту девчонку. Смелых спасать всегда приятнее, чем трусов. Во всяком случае, Толидо кажется, что это именно так.

Танатос вспоминает, что стало с теми послушниками, что в первые пару дней стали выбирать себе друзей. Танатос всё ещё помнит запах и разлагающихся тел, вывешенных неподалёку от обеденного зала для послушников. Жрецы обедали отдельно. Им не приходилось вдыхать этот тошнотворный запах. Само слово «дружба» вызывает у Толидо невольное отторжение. Танатос едва ли когда-нибудь сможет слышать его без внутреннего содрогания. Бывший послушник не хотел бы, чтобы у него были друзья.