Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

261

В закатный час, глухой и поздний, И на гнилом земном лице Слоистых сумерек оползни, – Воспоминают о конце. И синий пар – из новых трещин, И звездно лава брызжет уж, И жарче женщина трепещет, И сеет искреннее муж. И хмель слонами топчет горе, И дивный сон слепит глаза. И где-то там, на косогоре, Последний сок сосет лоза… И в час великой перемены Встают

и Зевс, и Ра, и Фу. И ангелит поэт священный Свою чертовскую строфу.

262

И миндаля, и древ Иуды Горбы лиловые ползут. И волн синеющие груды Ревут и топчутся внизу. И, юбки пены задирая До золотых от зорь колен, Несут дары земного рая, К утесам смуглым лезут в плен. А там вдали Апрель в долине Татаркам шепчет о любви И змейкой розовых глициний Сердца и хижины обвил.

263

Пути, пути, пути давай нам, Скажи, куда идти вперед. Так голосом необычайным Толпа в столетиях орет. И, как жезлы, вздымают посох Нетерпеливые вожди. Три трупа виснут на вопросах: Еще немного подожди. Напрасен труд лихих стараний… Есть путь один, и нет святей Того пути. Он свят и странен. Тот вечный путь: искать путей.

264

Режиссер земли, в тоске ты, Покоренный небосвод. Облаков своих макеты Не менял который год. Всё из той же рыжей пакли. Зори жгут и не дожгут. Чешуей златой не так ли Там в веках твой звездный пруд? Этот вечер – Мефистофель, В черный бархат влитый так. Не о старой катастрофе ль Звезд белком вещает мрак? А ночного сада хохот, Вьюги женский визг и бред… Повторяется неплохо Хаос, жизни вечный дед.

265

Звезд дырявый купол. Ветер наш не глуп, Он луну закутал В облачный тулуп. Ночь он с ней несется, Нежит ей плечо, Любит больше солнца, Любит горячо. Снежный лоб поэта Чует ту любовь, Мостиком над Летой Перекинул бровь. Рифма ловит мысли На крючок стальной, Звездами повисли, Блещут чешуей.

266

Еще луны турецкий крендель На желтой вывеске зари. И вечер молится легенде И звоном древним говорит. И мрак злачеными перстами Арене знак дает: добей. А для Астарты новой в храме Священных

кормят голубей. И елки строф, что заблестели И снег бумаги золотят, Горят от млечной канители, От вечных звезд, чей вечен яд.

267

Еще златятся купола. Трехпалый крест в груди лазури. То вера мышцы налила И окна узенькие щурит. На переулок загляните, Когтями старые кресты Уж тянут золотые нити Из брюха новой высоты. Вчера я видел, как профессор Колена пред младенцем гнул. А в небе звезд мерцала месса, И месяц плыл на их разгул.

268

Люблю, когда дома распустят По крышам снега лепестки, И площадь, многих улиц устье, В метель похожа так на скит. Святей укутаны монашек Ночные бабочки твои. А ветер капюшоном машет, И тащат пленников трамваи. У банка нищий бога просит Прохожим жизни сохранить. Гадает ночь на звездном просе И млечную роняет нить.

269

Покраснев, как бы стыдясь кого, Роща долго раздевалася, Трепеща ветвями, ласково С каждым листиком прощалася. А когда совсем разделася, На нагую ветер кинулся, Целовать ее осмелился, По вершинам шумно двинулся. Роща гневалась и женственно Из объятий вырывалася. Как пришла зима торжественно, Как морозом засмеялася. Перестала роща гневаться, В бриллиантах задрожала вся. В море пенном словно девица, В ярком воздухе купалася. А весной она услышала, Как проснулись руки сельские, Как для жизни радость вышила Колокольчики апрельские. И дождем она умылася, Солнцем мягким вытиралася, Шелком зелени покрылася, Тучкам белым улыбалася. Топнув сумраком по месяцу, Звездных снов взметнула лестницу. Тишину зарей завесила, Соловьем заржала весело.

270

Брожу по каменной дубраве, По каменным тропам брожу. Мной леший вдохновенья правит И в спину запустил вожжу. Кишит толпа. Так в бездне некой Породы рыбные кишат. А я покойнее Сенеки, Покоем пьян мой каждый шаг. Я не лечу смешно к трамваю, Не проклинаю, где бывал. Как незабудки, лишь срываю На клумбах каменных слова. Приду домой и есть не буду, Упьюсь любимой тишиной. Поэт привык к иному блюду. И пусть смеются надо мной.