Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

IV

Змея миров повисла в небосклон. И шевелится чешуя седая, Сиянием холодным оседая На мраморе умолкнувших имен. Мне холодно, я в сумерки влюблен И больше солнца будущего рая Ценю луну, она молчит, сгорая, И облачков расчесывает лен. Зато умолкну, горестно не дрогнув, Как медный камень кану я на дно. Мне будет сон: золой моих восторгов Всё небо дикое заметено, И сумрак мой растет, а не забвенье, И

славы ночи нет благословенней.

V

И славы ночи нет благословенней, И славы дня благословенней нет. По аметистовым путям планет И лун и солнц распластанные тени. По золоту пустынь, как по арене, С трезубцем строк идет большой поэт, Как пленник обреченный он одет, Чтобы толпу дразнило оперенье. И тени лун и солнц пред ним растут, Столетия выходят из минут, И гордою белеет он вершиной Над серым сбродом дней в тиши мышиной, Он знаком одиночества клеймен В гремучем хоре мыслей и времен.

VI

В гремучем хоре мыслей и времен Танцует молния, танцует скоро, Как палочка живая дирижера, Которой занавес перекрещен. Нам скучно ждать, пока взовьется он, Взлетит, как размалеванная стора Широкого окна, и свет простора Ворвется в зал на радость юных жен. Мы ждем как женщины нетерпеливо, И блещут мысли, хлещут времена В ужасный час вселенского прилива. Но в черную грозу не о спасеньи Мечтаю я, душа моя пьяна В глуши ее величественной сени.

VII

В глуши ее величественной сени, В тиши ее таинственных тревог Я пил ее, пока не изнемог, Возлюбленную ночь уединений. Она купалась в острой звездной пене, И, светлая от головы до ног, Она клялась, что золотой венок На бледное чело мое оденет. И я поверил ей и клятву дал Глядеть на мир сквозь голубой кристалл И обещал любить ее до гроба, И в нем тогда навек сольемся оба, Чтоб плыть туда, где средь ночных колонн Сосет медвежью лапу мудрый сон.

VIII

Сосет медвежью лапу мудрый сон, Как зимний лес душа непроходима, И день звенящий проезжает мимо, И розовых небес тяжел виссон. О, сумрак мудрости, веков спокон Соблазном золотым непобедимый, Храним недаром в сумрачной груди мы Твой бурый нераспутанный кокон. Личинка в нем стучит, не уставая, И чаще и размеренней ^* звезды, И буйственней, чем радость мировая. Медвежий сон я стуком расколдую За то, что оставляет здесь следы Лишь тот, кто строит храм и мастерскую.

* В сборнике явная опечатка: «размеренной».

IX

Лишь

тот, кто строит храм и мастерскую, Смеется над житейскою бедой, И ледяным вином души седой Хрустальные глаза его ликуют. И взор пронзает чащу городскую, Где, ссорясь и крича наперебой, Человекообразные толпой Увесили асфальт и торжествуют. И в голубой волнующий простор Пытливый проникает этот взор, И мудрость примирения и меры Прохладною змеею темно-серой Того и жалит сладко и хранит, Кто знает белый страх и алый стыд.

X

Кто знает белый страх и алый стыд, Кто радугу влачит на липкий полюс, Кто золотому отдается полю И урожая ржи не сторожит, Тот с вечностью неотделимо слит, Как лед Арктида, громоздит он волю, Плывет по бледно-синему приволью, Где солнца беззакатен хризолит. Но хрусталя таинственные страны Ему поют, что солнце их мертво. Кто гордо тронул шар земли туманный, Перстами благородными рискуя, Кто светлое справляет торжество – Тот слышит мрака песню колдовскую.

XI

Тот слышит мрака песню колдовскую, Кто пишет непонятную строфу, То, в голубую падая траву, Агатовые голуби воркуют. Богиню черную, богиню злую Он видит пред собою наяву, Она без солнца радует сову И тянется к ночному поцелую. И мудрая сова пробуждена От крепкого полуденного сна И жадно вылетает на добычу. Так сумерки порой поэта кличут, И он идет, и тверже, чем гранит, И золотую пляску света зрит.

XII

И золотую пляску света зрит, И черное затишье гложет мрака Моя многоголовая собака, Чей весел хвост и чей ужасен вид. Угрюмым лаем цербер верещит, И плоские зрачки мерцают лаком. Ты, ад, во мне, моей смолой заплакан Прикрывший землю семишкурный щит. И мученицы-мысли, что без слова Когда-нибудь бродили там во мне, Теперь горят на радости багровой, Обнявшей материк и даль морскую. О, кто он, тот, кто ад воздвиг в огне? Я тот, я зодчий тот, и я тоскую.

XIII

Я тот, я зодчий тот, и я тоскую, И чуждо мне воздвигнутое мной. Пустыня в холод претворила зной И знаменитый мрамор в пыль земную. И как Юдифь, спасая Ветилую, Хохочет над кровавой головой, Так я гляжу на пестрый купол свой И хохочу, глумясь напропалую. Мне вечность улыбается в ответ Веселым черепом прошедших лет, И долгой и неровной тенью смеха С моей вершины прокатилось эхо, И заведенная тропа гремит В тени планет, веков и пирамид.