Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

"Он судия и праведный, и строгий..."

Он судия и праведный, и строгий, Костлявые весы его скелет. Он точно взвесил за мильоны лет Вселенную и пыль ее дороги. И нам покорен вечер лунорогий, Который нами больше дня воспет, О, тот, кто грез возница, кто поэт, Холодные лучи как вожжи трогай. Строкой посеребренною взмахни, Узнай хоть раз и млечные ухабы, И в млечном дыме звездные огни. Пора твоя как ни была плоха бы, Куда планета бы ни забрела, Всегда

свежа и необъятна мгла.

"И океан, не знающий покоя..."

И океан, не знающий покоя, Бурлит в своих угрюмых берегах. Его косматых крыльев тяжек взмах, Их опускание тяжеле вдвое. И не взлететь в пространство мировое, Не оторвать подводных черепах От мрака дна, что смертию пропах, И не смириться, волны успокоя. Так песня зарождается в груди, Кричит в ночи, но крепких строк оковы Кует жестокий мастер взаперти. Звездится ль купол темно-васильковый, Иль колосится день, клоня закат, – Ни океан, ни песня не молчат.

"Я в царствование Аменготепа..."

Я в царствование Аменготепа Ласкал рабынь и говорил грубей, Меня хранит священный скарабей Бессмертием таинственного склепа. Над сводом каменным гремят свирепо Тяжелые колеса диких дней, Я с вечностью лежу, мне сладко с ней, И саркофага не дрожит закрепа. Меня поили пальмовым вином И в саване возили кружевном На пышной погребальной колеснице. И, чтоб в земле я никогда не сгнил, В пустыне той, которая мне снится, Мной трижды пресекали желтый Нил.

"Киргизский бог с отвислым животом..."

Федору Жицу

Киргизский бог с отвислым животом Хохочет на столе передо мною, Медь крепкой лысины блестит от зною, И сытый лик гремит огромным ртом. А на столе раскрыт старинный том, Страница желтая, горбясь горою, Мне шепчет быль... До ночи не закрою Голодных глаз в раздумьи золотом. Грядущего, я вижу, нож летучий Вонзается в откормленные тучи, И кровью жертвенной бежит гроза. Страница шепчет: из сырой земли мы И в землю отойдем... И мне в глаза Хохочет громче лик неумолимый.

"Как женщина безжалостна Сибилла..."

Как женщина безжалостна Сибилла, Холодная заря – ее алтарь, И ветер – дряхлый жрец, а не бунтарь, И с дрожью зажигает он светила. Листву он мажет кровью жертв уныло, Он, вещих книг бессменный секретарь, Заносит всё, что сбудется, как встарь, Когда луна кровавая бродила. И косо рассыпаются листы По всем путям горбатой темноты, Дождем летят во все концы вселенной, И за народом падает народ, И падает звезда окровавленной, И дней неудержим круговорот.

"Как пасти черные у нас зрачки..."

Как пасти

черные у нас зрачки, Мы в ночи августа печально воем, Средь звезд, под их усиленным конвоем Проходим мы, любовники тоски. Построена темница мастерски, Один Эйнштейн, быть может, удостоен Встряхнуть ее молчание густое И в глину стен вонзить железный кий. О, мутный путь, бледнеющий над нами, О, млечный след богини голубой, Куда зовешь серебряными снами?.. Столетия ползем мы под тобой, И ты клубишься вьюгой, как вначале, Когда кричали сны, а мы молчали.

"Мне все равно, Качалов или Чаплин..."

Мне всё равно, Качалов или Чаплин, Точеный Цезарь иль нескладный Тит. Как портсигар серебряный, блестит Наш гроб, который весело поваплен. Рояля звуки падают по каплям, Метелью вьются пляски Карменсит... А сердце дохлой крысою висит, И каменным зерном я в мире вкраплен. Встряхнут истории зеленый пруд, Пошли наверх гадливые поддонки И песни дна прекрасные орут. Уймись, мой дух неведомый и тонкий, Чугунной тишиной укутай дно, Пока волнам смятение дано.

"В тумане, в голубом дыму курений..."

В тумане, в голубом дыму курений Лирическая корчится строка, И кровь просачивает облака, Банальные как лепестки сирени. И образов зазубренные тени Ползут с вершин, ползут издалека, Расплескивая молнии клинка, Как варвары на золотой арене. И в цирке храм, и цирк во храме, Рим Для Цезаря был тесен как темница, Для Брута был как ночь необозрим, О, сон времен, который миру снится, В твоем дыму строка моя пестра, Она кричит в кустарнике костра.

"Ушли, ушли в неведомое годы..."

Ушли, ушли в неведомое годы, Смирилось сердце в каменной груди, Как пленный лев молчит, а позади Пустынный океан былой свободы. С ножом зенит, как жрец рыжебородый, Ступает по песчаному пути. Не смейте, люди, близко подойти, Он в смерть влюблен, звериный царь природы. И страсть, и песнь, терзавшие меня, Теперь как падаль тлеют предо мною На золоте распластанного дня. Я улыбаюсь мертвому их зною, И мрамор их костей не нужен мне, Отдавшемуся в рабство тишине.

"Строфа повисла ярче и тяжеле..."

Строфа повисла ярче и тяжеле. Как черное созревшее зерно, Сухое сердце горечи полно, И снится мне сырое подземелье. Там все плоды, что медленно созрели, Там всё, что вышло из земли давно И вновь упало на земное дно... Ужели суждено и мне, ужели? Я распускал как крылья лепестки, Я звезды рвал, рассудку вопреки, Обворовать вселенную хотелось. Но ветер, задувающий огни, Сковал мою младенческую смелость, Прохладней и короче стали дни.