Земля надежды
Шрифт:
Хранилища припасов заполнялись в течение всего плодородного, богатого урожайного сезона, а потом делались еще и дополнительные запасы. Кроме того, был еще огромный амбар, заполненный объемистыми тазами с сушеными бобами, внушительными плетеными мешками с сушеной кукурузой, кадками в человеческий рост, набитыми орехами. Джон тихо удивлялся, почему бы им не открыть магазин. Но никто не хотел обсуждать с ним эту тему.
После завтрака мужчины натягивали тетивы на луки, смазывали маслом тела, стягивали волосы на затылке, раскрашивали лица и отправлялись все вместе на охоту.
Джон наблюдал за смеющимся товариществом
Женщины понимали все, что он говорил, но отвечали кратко. Неизбежно Джон мало-помалу осваивал ритм речи повхатанов, запоминал отдельные слова и имена. Он наблюдал за мужчинами, понимая, что они планируют охоту.
Муж Сакаханны был среди всех, в самом сердце подготовки. Он был известен как умелый охотник, который мог в одиночку, без помощи других охотников добыть оленя. Другие воины могли уложить оленя умело пущенной стрелой в тот момент, когда зверя гнали от одного убежища к другому прямо на них. Но муж Сакаханны мог набросить шкуру оленя на плечи, привязать к голове рога и двигаться искусно и похоже на оленя — то танцующими шажками, то нервно потряхивая головой, внезапно замирая, как красавец-олень. Так он мог бродить среди стада оленей и выбирать жертву из тех, кто пасся рядом с ним.
Должно быть, его благословил олений бог, раз он мог вытворять такие трюки. К мужу Сакаханны относились с любовным уважением, и именно он решал каждый раз, куда воины племени отправятся на охоту. Даже имя отражало его сущность. Его звали Аттон — стрела.
Пока мужчины готовились покинуть деревню, женщины собирали детей и сельскохозяйственные инструменты и отправлялись на поля полоть и ухаживать за урожаем. Хотя Джон был еще слаб и оставался под особым покровительством Сакаханны, он шел с ней и наблюдал за тем, как сажают семена. Их посевы были расположены на поле, грубо расчищенном пожаром. Они не трогали пни, оставляли даже большие живые деревья и сажали вокруг них. Края поля были неровными, останавливаясь там, где остановился огонь.
Этот беспорядок оскорблял эстетическое чувство Джона, требовавшее, чтобы аккуратное поле лежало на ландшафте ровным квадратом, чтобы все его линии были четко и ясно прочерчены, разделены изгородями и канавами.
— Но вы же можете попросить мужчин помочь вам выкорчевать пни, — предложил он Сакаханне. — Времени это займет немного. Тогда вы сможете расположить свои посевы ровными рядами. А пни, если их так и оставить, снова начнут расти на следующий год, и, значит, вам придется всю работу делать заново.
— Мы и хотим, чтобы деревья выросли снова, — сказала она. — Мы не хотим сеять на одном и том же поле дольше одного сезона.
— Но если бы вы расчистили его как следует, то могли бы пользоваться им годами, — настаивал Джон. — Вам не нужно было бы переходить с места на место. Вы могли бы обрабатывать одни и те же поля и жить в деревне на одном и том же месте.
Она решительно тряхнула головой.
— Когда земля работает на нас, она устает, — сказала Сакаханна. — Мы посадим здесь поле, а потом освободим землю. Мы перейдем на другое место. Если сеять кукурузу три года подряд на одном и том же поле, то на третий год урожая не будет. Земля устает от голодных людей. Ей необходим отдых, точно так
— Белые люди сажают на одних и тех же полях и возвращаются к ним год за годом, — заметил Джон.
— Белые люди сажали так раньше, — поправила она его. — А сейчас повсюду вокруг Джеймстауна они видят, что земля устает от них. Земля устает от голодного белого рта, который ест, и ест, и ест, и никак не насытится, и не желает переходить на другое место.
Она перешла на соседний рядок со своей палкой-мотыжкой. В каждую ямку она опускала четыре зернышка кукурузы и два семечка бобов. За ней шла другая женщина, которая сеяла семена тыквы. Позже под этими ростками они посадят быстрорастущие лозы маракуйи с сочными, утоляющими жажду плодами.
Джон подобрал подходящую палочку и присел рядом.
— Я помогу, — сказал он.
Сакаханна не смогла подавить смешок, увидев эту картину, а потом покачала головой.
— Это женская работа, только женщины делают это.
— Я умею. У себя в стране я садовник. Я могу сажать.
Но Сакаханна все равно отказывалась от помощи.
— Я знаю, что ты умеешь. И любой мужчина-повхатан сумеет сделать это, если придется. Но женщинам нравится делать это. Это их работа.
— Служить мужчинам? — спросил Джон, думая о сладостном безделье мужчин.
Когда мужчины возвращаются в лагерь с охоты, их уже ждет обед, поля прополоты и засеяны, дома чисто выметены, парные нагреты и подготовлены.
Она бросила на него быстрый насмешливый взгляд из-под темных бровей.
— Потому что земля и женщины едины, — прошептала она. — И именно в этом сила нашего племени, а не в военных советах или охотничьих отрядах. Только у женщин есть власть заставлять все расти и рожать детей. Остальное — просто табачный дым.
Джон почувствовал, что его взгляд на мир, его уютный взгляд на мир сдвинулся и закачался.
— Да нет же, власть принадлежит мужчинам, — сказал он. — Бог создал их по своему образу и подобию.
Она посмотрела на него, как будто он шутил.
— Ты можешь верить, что твой бог поступил именно так, — вежливо сказала она. — Но мы — дети Зайца.
— Зайца?
Она перестала работать и присела на корточки.
— Я расскажу тебе эту историю, как будто ты мой маленький ребенок, — сказала она с улыбкой. — Слушай. В самом начале не было ничего, только темнота и звук бегущей воды, и тогда из темноты вышел великий Заяц и сотворил мужчину и женщину.
Джон тоже присел на корточки рядом с ней и смотрел, как улыбка перебегает от ее глаз к губам, как ее волосы ниспадают на обнаженные плечи.
— Они были голодны. Мужчины и женщины всегда голодны. И тогда он посадил их в сумку, чтобы они сидели там, пока он не сможет накормить их. И он побежал сквозь тьму, а сумку крепко зажал во рту. И где он бежал, там появлялась земля и вода, и большие олени, чтобы ходить по этой земле, пить эту воду и кормить только что сотворенных мужчину и женщину. И везде, где он бежал, из темноты появлялись огромные рты, хотевшие мяса. И эти рты яростно клацали зубами из темноты на него и на сумку, которую он нес. Но везде, где он бежал, эти рты пропадали в темноте, и наконец для него уже стало безопасным делать то, что он хотел.