Земля
Шрифт:
Но Ция любовалась цветами и не обращала внимания на мотоцикл.
— Ты чувствуешь, какой здесь нежный запах, Уча?
— Да, здесь жить неплохо. Вдыхай себе на здоровье этот райский аромат и живи припеваючи. А мы там гнилым болотным духом дышим. — Уча был очень доволен, что Ция будет жить именно здесь, среди такой красоты.
— Мне очень жаль, Уча, что я буду жить в райском саду, а ты должен задыхаться среди ядовитых болот.
— Я уже привык... А знаешь, сделаем так: в одно воскресенье ты будешь ко мне приезжать,
— Здорово, Уча.
— Вот и отлично, Ция.
— Время пролетит так быстро, мы даже оглянуться не успеем.
— Я тогда тоже так говорила, а потом каждый день мне годом казался.
— Да и мне тоже, — сказал Уча и тут же перевел разговор на другое. — Знаешь, Ция, мне новый экскаватор дают.
— Это такая машина, да? — остановилась у ступенек Ция.
— Машина. Ее ковш сразу вынимает двести лопат грунта из канала и сбрасывает на дамбу.
— Не машина, а чудовище какое-то этот твой экскаватор! — воскликнула Ция.
— До сих пор у нас иностранные экскаваторы работали. А теперь и наши заводы стали их выпускать. Вот как раз теперь такой экскаватор на «Колхидстрое» и дают мне.
— Чем же ты заслужил это?
— Понятия не имею.
— А кто же знает?
— Начальство, наверное.
— А что начальники твои говорят? За что тебе честь такая?
— Не знаю, чем я ее заслужил за такой короткий срок! Я ведь на старом английском экскаваторе работаю, на «Пристмане». Мне за другое новый экскаватор дают.
— За что же все-таки?
— За то, что родители за меня дочь свою не отдали, вот за что.
— Это почему же?
— А потому, что больше всех я тороплюсь эти самые болота осушить.
— Это все правильно, Уча, но неужели ты так и сказал начальству, что невесту за тебя не отдают?
— А что я еще мог сказать?
— Неужели так и сказал?
— Так и сказал.
— И ты вправду торопился осушать? Ни за что не поверю, — лукаво улыбнулась Ция.
Луна светила ей прямо в лицо, и Уча отчетливо видел ее глаза, такие родные, такие чистые, открытые глаза, непохожие на другие и... любимые.
— Я не только тогда торопился, я и сейчас еще тороплюсь. И даже больше, чем раньше, — поправил ее Уча.
— Это правда, Уча? — Ция быстро склонилась к Уче и поцеловала его.
Уча не отпустил ее. Так же как и на берегу моря, он крепко обхватил руками ее плечи и крепко прижал к себе. Ция сама подставила губы.
Спустя некоторое время, когда они оторвались друг от друга, Ция со страхом сказала:
— Что ты наделал, Уча. Лонгиноз Ломджария, наверное, заметит.
— Ну и пусть замечает, — сказал Уча. — Ты лучше волосы поправь.
— Да волосы не беда. Что мне с губами делать? Они у меня очень красные, да?
— Очень.
— Ты чуть не задушил меня.
— Может, ты не хотела?
— Хотела, очень даже хотела, — поправила волосы
— Долго? Я тебя еще раз поцелую.
— Только не сейчас...
— А когда же?
— Когда ты закончишь прокладку канала. Ты же сможешь новым экскаватором вынимать еще больше земли?
— Да я в день две нормы буду давать!
— Что это за экскаватор? — удивилась Ция. — Как он может две нормы за день вырабатывать?!
— При чем здесь экскаватор? Это я буду давать две нормы за день, чтобы...
— Не говори ничего больше, ладно? Сама знаю, почему ты будешь в день две нормы давать! Вот увидишь, и я от тебя не отстану, Уча.
В здании управления Лонгинозу не хватало комнат для всех своих сотрудников, и поэтому часть из них помещалась на втором этаже барака опытной станции. Здесь же был и кабинет Ломджария. Мотоцикл всегда стоял у входа, и стоило начальнику управления вызвать Ломджария по телефону, как он почти в ту же минуту входил в его приемную. Но здесь была его святая святых, и здесь он сам был себе хозяином, чем немало гордился.
В городе Ломджария был нарасхват, всем он был нужен и по всякому делу. «Ломджария сделает» — эта фраза переходила из уст в уста, и Лонгинозу нравилось ощущать себя нужным всем.
Была у Лонгиноза еще одна странность. Разговаривая по телефону, он всегда басил. Если кто-нибудь заходил к нему во время телефонного разговора, лицо его принимало многозначительно-загадочное выражение, и он, прикрыв рукой микрофон, сообщал посетителю, что говорит с начальником управления, или поднимал палец вверх, а это означало, что на проводе совсем уже высокое начальство. Он любил напускать на себя важность и басил, чтобы придать своему голосу солидность и строгость.
Обо всем этом были хорошо осведомлены его сотрудники, но, зная беззаветную преданность Лонгиноза порученному делу, прощали ему эти маленькие слабости.
Домой он всегда возвращался далеко за полночь. Дел у него было невпроворот, и он непрерывно носился на своем мотоцикле или допоздна засиживался в своем кабинете. Иногда и без дела, но в постоянной готовности к нему. Вот и теперь он был в кабинете. Уча робко, едва слышно поскребся в дверь и, не ожидая разрешения, вошел в кабинет вместе с Цией.
Лонгиноз строго смерил Цию взглядом и едва не подмигнул ей, что происходило с ним всегда, когда он видел красивую женщину. А Ция настолько поразила Лонгиноза своей красотой, что даже пот выступил у него на лбу. Опасаясь, как бы спутник Ции не заметил его состояния, Ломджария строго спросил их:
— Что привело вас в столь позднее время? Вы что, не знаете, работа давно уже закончилась.
— Нужда привела нас к тебе, Лонгиноз.
Только сейчас Ломджария узнал Учу.
— Э, да ведь ты никак Уча Шамугия?