Земные наши заботы
Шрифт:
отдохнуть, в Сельцо съездить?..
Года три назад мне сказали: хоть это и недалеко, но не
добраться туда без трактора — бездорожье. И
посоветовали: в сухую погоду приезжайте. Приезжал я в
районный центр Починок еще много раз, но, видно, не
везло мне: в Сельцо так и не мог попасть. Меня
успокаивали: мол, там и смотреть нечего, хутора, где
родился Твардовский, нет, а где дом его был, сейчас,
говорят, вроде бы камень установили. Одни
утверждали: никакого камня, есть дощечка с надписью. Третьи отрицали и то и
другое: хлебное поле там, бугор да мелколесье — и ничего больше.
И все же мне хотелось постоять там, где был когда-то дом, двор, а за
двором перелесок. Пусть и нет давно хутора, но что-то же осталось: стежка,
дорожка, дерево или овражек, та местность с непритязательной природой
осталась, которая навеяла будущему поэту первые стихотворные строчки.
Кого как, а меня мало волнуют мемориальные доски на городских домах, где
в одной из множества квартир последние годы жил и работал тот или иной
знаменитый человек. Кажется мне: дали ему квартиру в этом доме, потому что
не дали вон в том. Да и какая разница, в том бы он доме жил или в этом. В
том так же шумно, как и в этом. И никакой пищи для творческого воображения.
Чтобы мысль и душу освежить, сосредоточиться и от суетного шума уйти, он все
равно уезжал бы в родные места, на дачу, в деревеньку. Вот поэтому, наверно,
только тут, в Ясной Поляне, в Михайловском, в Тарханах, в Константинове
распахивается моя душа, если, конечно, не в толпе экскурсантов окажусь. И
радость, и боль, запечатленную в строчках, я лучше тут понимаю. Даже самую
последнюю, предсмертную строку, написанную не здесь, да и навеянную вроде бы
не в здешних местах, я прочитываю совсем иначе. Потому что острота и точка
зрения художника формировались вот в этом мире, окружавшем его с колыбели.
Здесь начало всех начал.
Спасибо, моя родная
Земля, мой отчий дом,
За все, что от жизни знаю,
Что в сердце ношу своем.
Тут начало всей его жизни и всех его деяний. И чтобы не только умом, но и
чувствами понять художника, нужно обязательно у него на родине побывать.
Вот примерно такие мысли и не давали мне покоя: ну как же, бываю почти
рядом, а никак не попаду в Сельцо.
Вот почему я обрадовался, когда секретарь райкома сказал, что можно и в
Сельцо, что недавно туда дорогу проложили.
— Однако хозяйство там... — Николай Васильевич помолчал, потом добавил со
вздохом: — Тяжелое хозяйство.
Я знал, что совхоз «Починковский», расположившийся
отстающий в районе, по всем статьям убыточный. Признаться, мне давненько не
доводилось бывать в подобных хозяйствах, все по передовым да по знаменитым
ездил.
— Трудное хозяйство, — задумчиво повторил Николай Васильевич Жвац,
человек в районе новый, недавно избранный на пост первого секретаря, но,
видно по всему, уже немало дум передумавший об этом совхозе. — И набор
культур мы ему уменьшили, и новые фермы помогли построить, теперь вот дорога
до центральной усадьбы пролегла, а сдвигов все же мало. Очень уж долго оно
от мира отрезанным было. Даже выращенную продукцию не всегда удавалось
вывезти вовремя, до зимы лежала. Помните, как писал Твардовский? «Местность
эта была довольно дикая, в стороне от дорог...»
Машина, весело шурша щебенкой, быстро катилась мимо полей, озерков, болот
и деревень. Никли от дождевой тяжести седеющие ячмени, овсы клонились.
Только лен пока еще стоял упрямо и ровно, с каким-то вызовом: мол, я здесь
главный. И весело голубел, цвел во все широкое поле, пользуясь своим
дарованным природой правом цвести с утра до полудня.
От кромки и до кромки ни человека, ни трактора — не подоспело время. Лишь
в мокрых луговых травах стадо коров можно кое-где приметить да одинокую
фигуру пастуха. Стоит владыкой, на палку, как на посох, опершись, смотрит
сквозь дождевую дымку на дорогу, на бегущую по ней машину и завидует, должно
быть: под крышей сухо и тепло людям. А может, и недоумевает: и куда это в
такую слякоть носится народ и зачем? Коровы пасутся, он, нахохлившись под
дождем, смотрит и думает.
Вот так и я стоял когда-то. Давно это было и далеко отсюда, в детстве,
когда ходил у пастуха-владыки в подпасках. И ехали мимо мужики и бабы на
телегах, изредка начальник на тарантасе пропылит. Телеги погромыхивали на
колдобинах, тарантасы мягко покачивались на рессорах. А я думал: куда,
зачем? Мужики и бабы на базар, продадут там свою поклажу и поедут обратно
налегке, погоняя, поторапливая лошадку. Начальник, случалось, возвращался
веселым, пел, а то и рассуждал о чем-то. Иногда ругался. На пацанов, должно
быть, — думалось мне. Гуж отрезали, вот он теперь и бушует. Он ругался, а я
пытался догадаться, кто из моих дружков с поживой теперь и на какие нужды
пустит: кнут Ли ременный плетет, или к зиме запас делает, чтобы на коньках,
на лыжах крепления обновить...