Земные наши заботы

Филоненко Иван Емельянович

вдоль шкафа — еще какую-то книгу на нижних полках ищет. На четвереньках,

босиком. Кстати, все дни, когда я был у него, видел его в избе только босым.

Так, босиком, и в холодные сенцы выходил. Правда, в одном из писем я

прочитал недовольство по этому поводу: мол, как можно показывать всемирно

известного человека босым? Мол, все знаменитые люди у нас обеспечены всеми

благами, и мы это знаем, а на Западе могут подумать бог знает что.

Наверное,

так думают многие, кто считает, что заслуги не бывают без

материальных благ. Одно могу на это ответить: Мальцев распоряжается своими

выдающимися заслугами так, как, пожалуй, не распоряжается своим положением

ни один бригадир. И если он пользуется какими благами, то только теми, какие

даются и каждому соседу его, рядовому колхознику. Все, что сверх этого, он

не принимает.

Ну, а то, что Мальцев босиком ходит, это, разумеется, не от бедности, это

крестьянская привычка. Он до недавнего времени и по полю — по пашне и по

жнивью — всегда босыми ногами ступал. Ученые-медики утверждают, что это

очень даже полезно для здоровья. Наверно, если ты не изнежен и босиком

пробежаться по росе можешь не только в песне.

О том, какие и как читает Мальцев книги, я постараюсь рассказать по ходу

своего повествования. А сейчас вернусь в прошлое. Это ныне перед ним, как и

любым другим человеком, открыты все библиотеки — только читай, не ленись, и

никто за это бранить не станет. А в детстве, как и в ранней юности, когда

отец боялся, как бы грамота не отвадила сына от земли, приходилось мальчишке

тайком, с оглядкой, забегать в библиотеку при той самой церковно-приходской

школе, в которую его так и не пустил родитель учиться. Читал тоже тайком,

укрывшись на печке, а то и за печкой. Спокойнее жилось, когда отец из избы

отлучался. Читал вовсе не «завлекательные» книжки, а больше те, в которых об

окружающем мире рассказывалось, земном и звездном.

— Добрый у меня был отец, однако и строг, боялся я его. А мачеха видела,

что книги читаю, но отцу не говорила. Только когда набедокурю что-нибудь,

она и пригрозит: «Вот скажу отцу, что книжки почитываешь». Тут уж я

послушным и тихим делался, вот она и молчала. Спасибо ей за это терпеливое и

мудрое молчание.

Не очень потакал отец сыну и позже, когда Терентий опытами надумал

заниматься: не пахарю против божьей воли идти, терпение всевышнего

испытывать. Однако сын уже мог и на своем настоять. В конце концов махнул

рукой отец, мол, виноват, не уберег сына от науки, теперь худа жди. А что

худо будет, в этом он не сомневался. Да и как было сомневаться, если май к

концу,

все справные хозяева давно отсеялись, уже на всходы ходят смотреть, а

Терентий все еще пашню боронит, сорняки вычесывает. Когда же сеять будет?

Вот уж правда, кого бог наказать хочет, того он ума лишает.

Посеял Терентий только в конце мая. Мало сказать, позже всех — позже

худых хозяев, у которых ни лошаденки, ни коровенки, которые совсем без

тягла. Экий позор на свою и родительскую голову.

Однако осенью надел Терентия уродил на зависть всем, и худым и справным

хозяевам. Тут-то и потянулись они к нему, к молодому, — послушать, почему же

так случилось: посеял позже, вовсе уже под жарким небом сеял, на исходе

весны, а собрал больше. Так и зародился, вроде бы сам собой,

сельскохозяйственный кружок, о котором я уже упоминал. Сначала восемь

мужиков по вечерам приходили, а к моменту коллективизации уже 45 хозяев в

нем было.

В январе 1930 года кружковцы, хоть и не из голытьбы были, первыми

объединились в колхоз, избрав Терентия Семеновича Мальцева полеводом: «Умел

хозяйствовать на единоличном наделе, теперь распоряжайся общей нашей

землей».

— Понимали: на общей просторнее.

Всякие с той поры годы были, и засушливые, и холодные да дождливые, но ни

разу не случалось, чтобы на колхозной этой земле, ему доверенной, не

уродился хороший урожай. Ни разу не числился колхоз «Заветы Ленина» в

должниках перед государством. Никогда колхозники не оказывались без хлеба:

ни до войны, ни в лихую военную годину, ни после нее. В том и его, полевода

Мальцева, немалая заслуга.

— Каждую весну, двадцать лет кряду позорили меня за поздний сев,

позорили, ругали почище, чем отец, бывало. И каждую осень, тоже все двадцать

лет подряд, хвалили за хороший урожай. Я привык к этому, и когда позорили —

не особенно печалился, и когда за высокий урожай отмечали — не очень

радовался, знал, что весной снова будут позорить, — скажет он, оглядываясь

на прожитые годы И добавит: — Но послушать, почему же мы высокий урожай

получили, те ругатели не приходили. У них отчеты, им некогда.

Его ругали, а он делал по-своему. Правда, ныне в районах Зауралья и

Западной Сибири к позднему севу попривыкли. Однако не все и не всюду.

— Не хватает смелости агрономам? — спросил Терентия Семеновича. Я имел в

виду агрономов тех хозяйств, которые вполне могли бы опереться на

многолетний опыт своего знаменитого коллеги, однако продолжают сеять ранней