Железноцвет
Шрифт:
– Приятного аппетита, Зоя.
– Вжаимно!
Я вздыхаю и берусь разливать чай. Тут Зоя роняет печенье. Когда она наклоняется, чтобы подобрать, я вижу, что ее левое предплечье украшает необычная татуировка – силуэт черного голубя с расправленными в полете крыльями. Скелет птицы просвечивает насквозь, словно на рентгеновском снимке. Татуировка сделана искусно и явно не чернилами из ручки.
– Нравится? – в лоб спрашивает Зоя, перехватив мой взгляд. У этого вопроса совсем нет тона, словно Зоя готова к любому ответу. Почему-то не кажется мне, что речь сейчас идет о татуировке. Или даже о самой Зое.
– Вроде как символ мира, так?
– Нет, – качает головой Зоя,
Я жму плечами и беру в руки чайник. Зоя берет печенья.
Мы переезжаем в гостиную, где Зоя немедленно устраивается на облюбованном ею диване, а я подхожу к окну. С тех пор, как выписался из госпиталя, сидится мне так себе. Я замечаю, что с моей силовой рамы снят брезент, штанга лежит на полу, а блины хаотично разбросаны округ. Зоины вещи расшвыряны в широком радиусе; ее куртка вообще висит на люстре. Я удавливаю свою брюзгливость, пусть и не без труда. Девочки приберутся.
Тьма обволокла город, и с ней пришел мощный ветер, напор которого ощутим даже сквозь двойные стекла. С высоты сопки окружающие кварталы кажутся такими же, как и всегда – напряженными, старыми, поминутно замирающими в преддверии новой беды. Фабрики и дома прильнули к холодной земле, словно стая, почуявшая гончих. Помню, как дико было возвращаться сюда после Академии, после Предательства. Странно, невозможно, словно с парада на фронт. Но куда еще я мог пойти? Санкт-Петербург давно перестал быть моим домом, Москва перестала быть вообще, и этот город, хочу я этого или нет, принял на себя роль моего дома. Здесь была родная Группа Специальных Расследований, здесь были однокашники – добрый Виталик, идиот Кирюха и вечно насупленная Шанина, с которой мы в свое время чуть не обвенчались. Два года я здесь прослужил с тех пор, и было за это время много плохого, очень много, наверное, гораздо больше, чем хорошего. Клещ. Сращиватель. Пиявки. Подработки. Сомнительной легальности задания и задания, в нелегальности которых у меня не могло быть сомнений… Где все они теперь? Нет Кирюхи, Виталика все равно что нет, да и Шаниной, наверное, больше нет в живых, а если есть, то доброго она мне ничего не скажет. Кто-то не выдержал пустоши, кого-то совесть замучила, кому-то просто не повезло, как сегодня вечером. Даже орлят своих я сгубил – послал в этот поганый Штаб, гори он огнем, прямо под эту гнусную диверсию. И все равно – как бы сильно не портились дела, каким бы невыносимым не становился штормовой ветер, и сколь странные приказы бы не поступали из Штаба, я никогда всерьез не думал о том, чтобы уехать отсюда. Куда мне идти? Я не могу бежать. Не могу ведь?
– Пыченке буэ? – с до краев набитым ртом интересуется Зоя.
– Нет, спасибо.
– Мне бовше доштамется.
Я прокашливаюсь, смотрю на Зою. Снова прокашливаюсь. Наконец, я открываю рот и начинаю говорить ей о событиях минувшего вечера и о том, что они для нас означают. Отражение Зоиного лица выглядит совершенно непринужденным, словно ничего особенно страшного и не произошло, будто нам ничего не угрожает, а если и угрожает – черт с ним, авось пронесет. Как минометный обстрел под машиной, она пережидает мой рассказ, натянув плед на колени. От этой ее непрошибаемости мне становится как-то спокойнее на душе. Кажется, что Зое вообще можно сказать все, что угодно, и ничего ее не смутит.
– Знаешь, Петя, – говорит Зоя, добив печенья, – тебя пока не было, я машину осмотрела. Все исправно, не подкачает. Можно ехать.
– Куда? – спрашиваю я, скорее откликаясь своим мыслям, нежели ее словам.
– Да куда попало. К черту на куличики. Как только Аркаше получшает, я забираю его. Сваливаем на хуй из этой тундры. Хочешь –
– Не выйдет, – равнодушно отвечаю я, и смотрю на часы.
– Это с хуя ли? – настораживается Зоя.
– Тебе что вообще Аркадий рассказал про этот город?
– Да ничего. Все секретно да секретно. А чего?
– Подойди сюда, – говорю я, – проще показать. Выключи свет.
– Мне и при свете нормально.
С приходом глубокой ночи город погружается в абсолютно непроглядный мрак – не видно ни звезд, ни луны. Если бы не свет редких уличных фонарей, можно было бы подумать, что мы не на Земле, а затерялись в глубинах межзвездного пространства, бесповоротно сбившись с курса. Виктории бы такое сравнение понравилось. На другой стороне реки Новый Город превратился в мазутное пятно – даже с моим зрением сложно разглядеть отдельные здания, видно только, как Зенитная башня чернеет на фоне грязно-серого неба. С каждой минутой ее очертания становятся все более размытыми. Зоя, наверное, даже башню не видит.
– Смотри на север, – говорю я, и Зоя пару секунд смотрит, куда я показал, а потом недоуменно поднимает брови.
Далеко-далеко, за стенами периметра и за пустошью, небо начинает постепенно наливаться синим цветом, а из синего перетекает в лиловый. Еще секунда – и среди лилового неба вспыхивают один за другим десяток огромных огней. Самый маленький из них едва превосходит размерами Луну, самый большой – раза в три больше. Плотная завеса облаков глушит их свет, однако, если приглядеться, можно увидеть, что каждый из огней периодически мигает, словно огромный гелиограф.
– Как бы птичка не залетела, – говорю я. Зоя немедленно подбирает челюсть и разворачивается ко мне всем телом.
– Очень быстро начинай объяснять.
– Это не Зарница, – говорю я.
– А похоже, блять!
– Не бойся. Никаких потопов не будет. По крайней мере, раньше не бывало. Это здесь регулярное явление. Потопов не будет, зато будет буря, – говорю я. – Такая, каких на Большой земле не бывает. Придет шторм, способный унести грузовик, а панельный дом ободрать до арматуры. Завтра дорога через пустоши будет перекрыта, и это к лучшему, потому как на машине проехать сквозь бурю невозможно.
За окном, ветер свистит люто, набирая силу, словно газотурбинный двигатель. Этот ветер не приносит осадков, но с ним всегда приходит лютый мороз, от которого у застигнутых бурей мозг смерзается и идет трещинами, словно глиняный сосуд. Найденных поутру мертвецов приходится откалывать от асфальта по кускам, а в крематорий везти на тачке.
– Не может же быть, чтобы вообще без выхода! – протестует Зоя. – Это же дичь получается, вы как здесь тогда…
– Почему нет? Есть, – говорю я, и указываю вниз – туда, где, отделенный от домов контрольно-следовой полосой, сияет огромный, опутанный колючкой бетонный квадрат, обозначающий железнодорожный узел. Огромные прожектора освещают паутину железных дорог, сторожевые башни, локомотивы и вагоны, бесконечные здания депо и стоящие на отшибе дома и бараки военного городка.
– Вот эта лампа, – говорю я, – есть главная железнодорожная станция города. Она же – депо, она же – сердце войсковой части, где расквартирована 303-я бригада. Видишь огромный ангар по центру? Нет, не там, а вооон там, рядом с колючкой. Там еще траншеекопатель стоит.
– Чего, блять, стоит?
– Ты можешь не ругаться все время?
– Это когда я ругалась? – удивленно говорит Зоя.
– Не важно. Так вот, траншеекопатель. Тягач с мельницей на заду.
– А, вижу. Нет сразу нормально сказать?