Железный канцлер

Старый Денис

Талейран ничего не ответил, хотя его реакция: удивление, растерянность, говорили не меньше слов. Да, я знал, что французская агентура пришла в движение, прибыл хозяин за отчетами. Знал и о том, что ночью к Талейрану должны прийти гости, шпионы Франции, для дальнейших консультаций. Они все равно придут, но я намекнул французу, пусть думает. Мы же начинает контригру.

Янош… Это мой, русский, пусть и польского происхождения, Жозеф Фуше. Казалось бы, что фигура француза более мощная, но это лишь потому, что он вынырнул из волн революции. Кржижановский

имеет ряд преимуществ, которые, при условии приобретения опыта, могли бы сослужить России отличную службу.

А еще у Яноша явные преимущества перед Фуше, он уже знает основные принципы ведения и разведывательной деятельности и контрразведывательной. Кроме того, зря ли готовятся разные специалисты? У нас уже есть агенты и они мал-помалу, но набираются опытом.

Но я не знаю, как Кржижановского пристроить. Нужно было постепенно привлекать Яноша к официальной административной работе, делать его коллежским советником, вести дальше. Но не сложилось. Теперь же я вижу, что Кржижановский — русский Фуше, а так же и русский Видок, как и тот персонаж, Янош вышел их криминала, да и не прекратил с ним сотрудничать.

Удивительно! Питерский криминал оказался более патриотично настроен, чем значительная часть знати. Немало воришек и даже отъявленных разбойников были готовы и жизнь свою за царя отдать. Может, в этом стремлении и была какая-то социальная ненависть к барям, но она не сыграла в решающую роль, даже сопоставимую с фактором оплаты труда, почему люди вышли на улицы.

— Позволите? — прибыл Рагозин.

— Быстро вы, господин секретарь, — скупо похвалил я парня.

— Что прикажите делать с бумагами? — спросил он, без успеха стараясь спрятать расплывающуюся улыбку.

— Оставьте мне, я после сам передам Талейрану, — сказал я, подумал и добавил. — Пригласите с приема ко мне фельдмаршала Суворова.

— Прикажете вызвать, пригласить, или спросить о возможности? — уточнил Миша Рагозин.

Я улыбнулся и сказал, чтобы убедительно пригласил. А в целом, мне понравилось уточнение. Парень начинает по-тихоньку, как сказали ли в будущем некоторые товарищи, «фишку рубить».

Почему именно так приглашать на беседу Суворова? На грани приличия поступить, включая административный ресурс? Есть причины, которые я собираюсь выяснить в процессе разговора.

— Передайте бумаги с «Международным патентным договором» Талейрану. Скажите, что я просил это подписать в ближайшее время, — сказал я и стал готовится уже к встрече с Суворовым, не самой легкой.

А что касается «Международного патентного договора», то это инициатива России и хоть какое-то прикрытие изобретений на территории империи. Я предлагал всем странам, основным, конечно, подписать договор с тем, чтобы не заниматься ерундой, и патентовать изобретения отдельно, в каждой стране, а создать общую систему. Даже англичанам выслал договор. Но о нем позже, пока… Суворов.

Глава 12

Глава 12

Петербург.

17 марта 1799 года

— Ваше высокопревосходительство, князь! —

с притворной улыбкой я встречал Суворова.

— Я князь и высокопревосходительство, однако, милостивый государь, именно вы меня вызываете к себе в кабинет, словно подчиненного, — пробурчал Суворов и без приглашения занял одно из кресел.

Фельдмаршал демонстративно начал рассматривать обстановку в кабинете, будто меня здесь и нет, а он ждет аудиенции куда как значимее персоны. Что ж, начнем стращать старичка.

— Прочтите, ваша светлость! — учтиво сказал я, протягивая Александру Васильевичу небольшую папку с бумагами, одну из тех, что только что принес мой секретарь.

Я выждал немного времени, пока Суворов из надменного, демонстрирующего обиду, пожилого человека, превратился в нервозного и растерянного старика.

— Вы мне солгали, Александр Васильевич, в последний раз сделали это на старой границе со Швецией. Я не хочу на подобное обижаться уже потому, что помимо великих ваших прежних заслуг именно вы нынче двигаете эту границу. Но, что скажете? — говорил я, переняв у Александра Васильевича эстафету не быть, а казаться, обидчивым.

— Я не знаю, что сказать, господин канцлер, — растеряно сказал Суворов.

— Бросьте, Александр Васильевич, я все еще Миша. Наедине с вами я не господин, а Миша, — сказал я, пытаясь разрядить обстановку.

Я не стремился создать эмоциональные качели, чтобы показывать дружелюбие и после, сразу же, нарисовать удручающую своими темными тонами картину в деле Суворова. Мало ли, у великого русского полководца еще и сердце больное, хотя на этот орган, в отличие от желудка и всей пищеварительной системы, старик не жаловался.

— Ну, так что? Поймите правильно, Александр Васильевич, я не могу не задавать вопросов, — поторопил я Суворова с ответом.

Но он все еще читал копии протоколов дознания, всех тех, где упоминался фельдмаршал. Не сложно было читать, так как я подчеркивал места с именем Суворова.

— А вот тут ложь! Не было такого! Я не собирался разворачивать войска на Петербург. Это поклеп! — чуть ли не кричал фельдмаршал.

— Всяко может быть, ваша светлость, но вы же меня обманули, простите, но вы же обманули и свою дочь… Я очень хочу помочь, но мне нужны откровения, — сказал я и подумал, что переборщил.

Князь Италийский осунулся, стал казаться меньше, чем был на самом деле, старше, чем казался еще несколько минут назад. Упоминание дочери, видимо, выбило опору под ногами фельдмаршала. Он понимал, не мог не понимать, что даже такие, порочащие имя Суворова, записи в протоколах ставят крест на его карьере. А фельдмаршал нынче в зените славы и может ее еще умножить на текущей войне.

Этой встречи я сам опасался, и опасение не исчезли и сейчас. Суворов для России — это бренд, это символ победы, прости Господи, икона русской непобедимой армии. Если опорочить его имя, то последствия могут быть серьезные, вплоть брожения в армии. А это самое брожение и так могло бы начаться, искры только нет.