Жемчужница

Anice and Jennifer

Алана раскраснелась — удивленная, но как будто довольная и донельзя смущенная — и села рядом с ним, так и не отнимая своей руки.

— Прости, — выдохнул мужчина, закрывая глаза; нежная девичья кожа щекотала губы. — Я заставляю тебя волноваться… Все в порядке. Просто я, наверное, немного устал.

Русалка расцвела улыбкой и скользнула ему по щеке другой ладонью — словно специально нарывалась на новое прикосновение.

После слов Лави все ее действия в одночасье приобрели совсем иной смысл.

— Все хорошо, — ласково отозвалась она. — И Изу не будет волноваться, и я не буду, если ты отдохнёшь,

верно? Так что давай ты поспишь?

Микк едва ощутимо кивнул, все также не поднимая глаз, и прижал к губам вторую ее ладонь.

Интересно, а что она почувствует, если он поцелует, скажем, ее колено?..

Мужчина лениво улыбнулся, чувствуя, как его просто затапливает потоком этой безнадежной невозможности, и чуть покачал головой.

— Конечно.

Понятное дело, поспать ему не удалось.

С часа три он промучался, перекатываясь с одной половины кровати на другую, пытаясь найти положение как можно более удобное, но то лопатка во что-то упрётся, то нога затечёт, то что-нибудь навязчиво примется мерещиться в углу, и когда в комнату тихо зашли Алана с Изу, которые до этого спускались вниз, чтобы не беспокоить уставшего мужчину своей бодростью и активностью, Тики чувствовал себя взбухшей губкой, но по какому-то наитию всё равно притворился спящим.

Русалка осторожно раздела Изу, усаживая его в ванну, и с несколько минут напевала ему незамысловатые мелодии с таким красивым выражением на лице, что Микк даже не мог описать его — просто оно было одновременно и материнское, и девичье, и сестринское, такое нежное и любящее, что ужасно захотелось видеть этот взгляд, эту улыбку как можно чаще. Когда с водными процедурами было покончено (сама девушка лишь на несколько секунд создала вокруг себя пузырь, тут же лопнув его и облив приглушённо засмеявшегося Изу), они аккуратно пробрались к кровати, и мальчик устроился у Тики под боком, принося с собой успокоение, а Алана прилегла рядом с ребёнком, мягко целуя его в макушку и желая добрых снов. Спустя какие-то пять-шесть минут эти двое уже спали.

А Микк продолжал глазеть в потолок, пытаясь заснуть. Однако до самого утра так и не смог отдохнуть — ему удавалось проваливаться в сон ненадолго, в уродливый сон, где всё было черным-черно, а тело болело так, словно конечности тянули разом во все стороны, потому, стоило первым солнечным лучам пробиться сквозь занавеси, он подскочил с постели.

Алана мирно сопела в обнимку с Изу у него под боком, и покидать этих двоих отчаянно не хотелось, но и оставаться рядом Тики не мог. Что-то подсказывало ему, что это сулит некоторые не очень хорошие последствия, о которых знать не хотелось.

Он ведь мужчина, в конце концов. Мог не сдержаться или нечто вроде. Видит небо, он и так едва сдерживался, еще до слов Лави, потому что русалка была на виду постоянно. Они же даже спали в одной постели, о ветер и море! Как тут вообще можно сдерживаться?!

Тики поднялся и, потерев руками лицо, быстро умылся во вчерашней воде. Поменять ее еще не успели, а потому она была холодной, но так было даже лучше. После такого умывания можно было совершенно забыть о сне и не вспоминать весь последующий день.

Все то время, пока они с Аланой будут ехать вдвоем на одной лошади поблизости от каравана, где в одной из повозок останутся их

вещи.

Мужчина испустил короткий стон и, выскользнув из комнаты, спустился вниз, чтобы попросить кого-то (если есть здесь кто-то, кто подскочил так же рано, как он сам) нагреть воды.

Хотя можно было и в реке искупаться, вообще-то.

Тики замер, остановившись у лестницы, и наморщил лоб.

Это была неплохая затея, кстати. Тогда и головной боли избежать можно. И, может, мыслей о том, как отчаянно хочется прикоснуться к одной русалке, у которой в голове духи знают что.

Мужчина вернулся в комнату за свежей одеждой и, тихо ступая, чтобы никого не будить, ушел к реке.

Солнце только коснулось крыш домов, на улице было свежо после недавно прошедшего дождя, птицы чирикали и юркали туда-сюда, мельтеша перед глазами, и Тики, вдохнув полной грудью и чувствуя, как воздух наполняет лёгкие приливной волной, усмехнулся.

Наверное, стоит оставить всё как есть — и просто запретить себе прикасаться к Алане. Ничего не говорить, не признаваться, не мечтать, а взять Изу с собой и отправиться вперёд, чтобы больше уже никогда не встречаться с прекрасной русалкой и вспоминать это путешествие как нежный красивый сон.

Река шумела и бурлила, жизнерадостно мелькали у берега неуловимые мальки, низко летали чайки, вода сияла в солнечных лучах разноцветными самоцветами, и весь этот вид успокаивал бешено бьющееся сердце Тики, который несмотря ни на что желал всё равно быть подле Аланы, чтобы иметь возможность в любой момент погладить её, безобидно чмокнуть в висок, обнять, утешить, защитить, и это противоречие разрывало мужчину на куски, но решить что-либо он не мог.

Накурнавшись вдоволь и немного успокоив лихорадочное сердцебиение, Тики вышел из воды и наскоро вытерся. И — так и сел на месте, потому что идти обратно одновременно хотелось и не хотелось. Одеться и отправиться к таверне все же пришлось, но перед этим Микк хорошенько попетлял по селению, оттягивая момент и всячески уговаривая себя не брать Изу и охапку прямо сейчас и не сбегать.

Алана никогда не будет принадлежать ему, так стоит ли вообще говорить ей о своих чувствах? Но в то же время… он не мог вот так просто и резко ее оставить. Она не могла спать в одиночестве, не отходила от него чаще всего ни на шаг и очень привязалась к Изу.

И вот так вот закончить все… это было немыслимо. В конце концов, они могли бы хоть что-то сказать друг другу. Им надо хоть как-то поговорить, решить это… потому что если бы Тики испытывал это чувство (любовь, это любовь, стоит с этим смириться), он бы как-то справился, это было бы только его проблемой. Но Алана ведь… она ведь тоже…

Наверное.

В таверну мужчина вернулся так ничего и не решив. Поднялся по лестнице на второй этаж, прошел ко коридору к нужной ему комнате…

И дверь распахнулась ему навстречу.

— Тики, ты… — Алана замерла на полушаге — и тут же бросилась к нему, обеспокоенная и какая-то почти испуганная, похожая на облако в легкой воздушной ночной рубашке, босоногая и простоволосая. — Ты в порядке?..

Тики прирос к полу, затаив дыхание, потому что это было просто выше его сил — противиться, пытаться себя сдержать, заставить своё идиотское тело повиноваться и не прикасаться к ней.