Жемчужный узел
Шрифт:
Надо же, а они были похожи. Лизавета вспомнила, что рассуждала в точности так же, и вспомнила, как именно Лад осадил её.
— Я была здесь в оговоренный срок — а как я здесь оказалась, не так уж и важно. Он объяснил мне, что договоры у водяных не так строги и точны, как у наших купцов.
Она попыталась пошутить, улыбнуться, чтобы смягчить обстановку. Но отец даже не притворился, будто ему понравилось меткое сравнение.
Некоторое время он стоял молча. Люди по-разному переносят трагичные новости: кто-то бушует, кто-то кричит, кто-то плачет,
— И нет никакой возможности?.. — наконец, промолвил отец.
— Нет, — Лизавета думала иначе, но сейчас ей нужно было отвадить его от водяного, защитить его жизнь. — Ты пообещал, что я пробуду здесь все три года, и я должна быть здесь. Иначе… иначе ты можешь даже умереть.
Последние слова дались ей особенно тяжело, но их нужно было сказать. Они были ножом, что отсекал оставшиеся пути к отступлению. И сработали куда лучше, чем если бы Лизавета сказала: «Не волнуйся, я разберусь сама».
— Ты права, — отец медленно кивнул. — Нам лучше пойти внутрь.
В зале он рухнул на первый попавшийся стул. Добрыня оказался рядом незамедлительно, поставил перед отцом стакан с какой-то крепкой бурдой. Тот выпил, не поморщившись, и посмотрел на Добрыню долгим затравленным взглядом — точно хотел поделиться и посоветоваться, но не мог. Точнее думал, что не мог.
— Он знает, — чувствуя, что это необходимо, созналась Лизавета.
Отец резко повернулся к ней, похоже, надеясь, что неправильно понял.
— Мой сын пытался тебя предупредить, — Добрыня, пожалев Лизавету, в этот раз решил рассказать всё сам. — Войло, помнишь? Он говорил тебе бросить что-нибудь в озеро прежде, чем закинуть удочку.
— Ты знал?! — за мгновение голос отца из потерянного превратился в рокочущий, громогласный. — Ты знал, и ничего мне не?!..
— А ты бы поверил? — Добрыня говорил спокойно, но твёрдо, и этого хватило, чтобы осадить отца. — То-то же. Не пытайся винить меня в ошибках, которые сам совершил.
Последнее было сказано тихо, но Лизавете показалось, будто этими словами Добрыня отвесил её отцу отрезвляющую пощёчину. Он сказал то, что сама она побоялась: отец ведь мог заключить любой уговор, а не отдавать в услужение нечисти свою единственную дочь.
— Неужели больше ничего нельзя сделать? — затравленно поглядел тот на Добрыню, словно верил, будто он знает больше, чем только что говорившая с ним Лизавета.
— Не знаю. Это твоя дочь с водяным говорила.
Кажется, лишь теперь отец посмотрел на Лизавету осознанно — чуть удивлённо, внимательно и словно… разочарованно? Наверное, так смотрят на детей, повзрослевших раньше, чем ты ожидал.
— Ты с ним разговаривала?
Лизавета криво улыбнулась: похоже, до сих пор отец её едва слушал. Интересно, обратил бы он на неё внимание, расскажи Лизавета всю правду?
— Да, — в действительности она только кивнула.
— И он
— Да. Тебе будет плохо, если не выполнишь обещание.
Повторно говорить о смерти она не хотела: это было всё равно, что пытаться накликать беду. Одного упоминания и так хватило, чтобы растормошить отца, — теперь нужно было помочь ему примириться с участью любимой дочери.
— Он не такой страшный, как может показаться, — Лизавета придвинулась ближе к отцу и, помедлив, положила ладонь на его могучую руку. — То есть, он лжец и злодей, но он… кажется, он не собирается причинять мне боль.
— Ещё бы попробовал! — кулак под её пальцами сжался, вызвав у Лизаветы улыбку: она привыкла видеть отца таким, а не потерянным и расстроенным, готовым опустить руки.
— Да, ты прав: ещё бы попробовал. Так что ты можешь так сильно не волноваться: я буду в безопасности. Да и Добрыня за мной присмотрит. Правда, Добрыня?
— Присмотрим, — тот кивнул, встретившись с Лизаветой взглядом. — Но водяному можно доверять, своё слово он держит. Если пообещал, что с Лизаветкой ничего не случится — значит, не случится.
Отец поднял на Добрыню тяжёлый взгляд, тот ответил спокойным и терпеливым. С секунду они не произносили ни слова, но вместе с тем говорили — на языке, который Лизавете был неподвластен: на языке взрослых, родителей и мужчин.
Наконец, её отец кивнул.
— Быть посему, — он вновь посмотрел на Лизавету. — Но ты каждую неделю будешь писать мне письма. И если они задержатся хотя бы на три дня…
— Да, батюшка, — он не закончил, но продолжение Лизавете и так было понятно. — Я буду писать каждую неделю. А может, и чаще.
— Хорошо, — отвечал отец.
Лизавета горько усмехнулась, ведь все трое знали: ничего хорошего в происходящем не было.
08
— Ты как? — забавно, но первым из всех, окружавших Лизавету, этот вопрос догадался задать Добрыня.
Ближе к обеду им вместе удалось спровадить отца Лизаветы спать. Он упирался, говорил, что хочет как можно дольше оставаться рядом со своей дочерью, но то была пустая бравада: было видно, как глаза его то и дело норовят закрыться. Лизавете пришлось трижды поклясться, что она никуда не денется до его пробуждения, чтобы он наконец прислушался к уговорам и отправился в дальние комнаты. Как сказал Добрыня, отец уснул, едва коснувшись головой подушки.
— Наверное, мне надо перед вами извиниться, — отложив ответ до лучших времён, подняла голову на него Лизавета.
— За что это? — Добрыня добродушно улыбнулся, словно и в самом деле забыл, но Лизавету было не провести.
Она лукаво посмотрела на него снизу вверх.
— Давайте посмотрим. Во-первых, за то, что нагрубила с утра, — она загнула указательный палец. — Во-вторых, за то, что назвала лжецом. Не прямо, но, думаю, вы прочли между строк. В-третьих, за то, что не сказала спасибо, кажется, ни разу за эти четыре дня. Кстати, спасибо.