Жемчужный узел

Прокопьева Дарья

Он усмехнулся.

— Я уже это сделал.

15

Конечно, один разговор не мог всё решить — решило время. Оно отсчитало десятки неловких бесед за завтраками, совместных вылазок в деревню, уютных вечеров в тишине зелёной гостиной и одно осознание: Лизавета сама не заметила, как перестала вновь и вновь возвращаться к мыслям о смерти.

Поначалу это давалось ей нелегко. Она помнила, как оцепенела при виде тонущего рыбака, как даже не попыталась его спасти — и оттого мучилась угрызениями совести. Ольга и Лад пытались объяснить ей, что даже если бы они вытащили мужчину

из воды, несчастья случались бы снова, и снова, и снова, пока смерть не догнала бы того, кто пытался от неё убежать. Лизавета не слушала. Лизавета пряталась в своей спальне, Лизавета подолгу сидела у окна, обнимая колени, Лизавета корила себя, а потом выходила из комнаты и притворялась, что всё в порядке. Постепенно притворство стало правдой.

Но нельзя было сказать, что всё вернулось на круги своя. Иногда Лизавета всё же замирала, глядя на озёрное дно за пределами защитного купола. Отныне оно казалось ей ещё более зловещим и опасным, чем прежде, а сад умирающих без воды водорослей — ещё более жутким и стылым. Или, возможно, Лизавета лишь избавилась от иллюзий и стала видеть Навь такой, каковой та и являлась.

Конечно, она не могла написать об этом отцу. Скрепя сердце, Лизавета врала в своих письмах — о том, что с ней всё хорошо, что она по-прежнему живёт на постоялом дворе у Добрыни, а дни её заняты безмятежными прогулками и помощью Любаве. Скрывать совсем уж всё не получалось, так что отец знал о существовании Инги и Ольги, об их общении, хотя полагал его редким явлением. Лизавета пыталась описать мавок и Лада с как можно более лучшей стороны, объяснить — они не более, чем защитники природы, и никакой опасности в них нет, но её доводов отец не слушал. Один раз даже усомнился, не опутал ли водяной Лизавету какими-то чарами, и не нужно ли выехать к ней на помощь. Лизавета поспешила успокоить отца и с тех пор его не переубеждала.

Утаивала она и знакомство с русалками. Отчасти потому, что отцу хватало и имеющихся духов, а отчасти — потому, что не хотела думать о Сбыславе. Воспоминания о девочке рано или поздно приводили к мысли о том, как именно она могла умереть, и Лизавете не нравилось, что она при этом могла представить. Инге, судя по всему, тоже: она больше ни разу не позвала Лизавету прогуляться к реке, и ту это полностью устраивало. В конце концов, на озере и без того хватало мест, куда можно было отправиться, не разбередив душу.

Одним из них стал дальний край с кувшинками, о которых когда-то рассказывал Лад. Инга показала его Лизавете в один из первых сентябрьских дней, и с тех пор они вместе приплывали сюда уже несколько раз. Заплыть далеко, правда, не удавалось — лодка не могла зайти в самые заросли, — приходилось останавливаться у самой кромки «кувшинковой поляны» и любоваться цветами издалека. Впрочем, Лизавете и этого хватало.

О том, что случилось, она узнала именно здесь.

Был ясный осенний день, один из тех, когда ты невольно радуешься и спавшей жаре, и голым ветвям, расчертившим небо паутиной, и жёлтым листьям, укрывшим разом землю и воду. Лизавета перегнулась через борт лодки, подхватила с поверхности озера пожухший листок и подняла его на свет. Солнце безжалостно подсветило все прожилки и заломы, но вместе с тем окутало лист потусторонним, волшебным сиянием.

— Что ты делаешь? — лениво поинтересовалась Инга, сидевшая на другом краю лодки.

На коленях у неё лежала какая-то книга, страницы которой рассеянно перелистывал ветер. Инга, похоже, не прочитала и строчки — взгляд

её был направлен в пустоту, дальше усыпавших берег деревьев и того, что скрывалось за ними. Она выглядела так, словно хотела, чтобы кто-то отвлёк её от раздумий.

— То же, что и всегда, — Лизавета разжала пальцы, и листок медленно опустился обратно на воду. — Жду, когда закончится ещё один день.

Она не оставила надежды выбраться с озера раньше оговоренного срока, но пока не знала, как это сделать. Возвращаться к русалкам Лизавета не стремилась, спрашивать у Лада — боялась, не желая нарушить их хрупкую, только что склеенную дружбу. А больше идти было не к кому.

— Мне показалось, тебе начало нравиться в Нави.

— Не сказать, чтобы нравиться, — Лизавета повернула голову туда же, куда и Инга, но не увидела ничего, кроме опустевших крон. — Я просто… приняла здешние правила, как данность? Я не могу бороться с самой природой.

— Почему ты так думаешь? — Инга скосила на неё глаза.

— Это же Природа. Вы её вообще богиней считаете.

— Так в этом и суть. Боги, так же, как и мы, принимают решения. И так же, как и мы, должны быть способны их менять.

— Ты предлагаешь мне… что? Поговорить с Матерью-Природой?

— Ты же разговариваешь с Богом-Отцом, когда молишься.

Признаться, Лизавета не молилась уже очень давно, уверенная, что её судьба больше не зависит от старца, которого она видела только в скульптурных изображениях. Она и не думала, что можно помолиться другому владыке. Владычице.

— А вы ей молитесь?

— Не совсем, — голос Инги больше не казался далёким, взгляд не был устремлён в никуда. — Мы её чувствуем. Это как… Когда приходит пора проводить кого-то в Навь, мы не слышим зовущий нас голос. Но мы ощущаем, что необходимы в другом месте. Словно наше сердце, как рыбу, насаживают на крючок, и тянут в нужном направлении.

Лизавету передёрнуло от такого сравнения, тонкие пальцы невольно легли на грудь. Не хотела бы она подобное ощутить.

— Звучит больно.

— Скорее неприятно, — Инга дёрнула плечом и вдруг спросила, — Ты когда-нибудь влюблялась?

— Что? — от удивления Лизавета несколько раз быстро моргнула. — А это тут при чём?

— Когда влюбляешься, особенно безответно, порой чувствуешь зияющую пустоту где-то в районе сердца. Она словно засасывает в себя все мысли, кроме мыслей о том самом, кто на тебя даже не смотрит. Внутри всё ноет и тянет, и это больно — но одновременно так сладко, что ты не уверена, хочешь ли прекратить…

Инга говорила, а Лизавета понимала, что не может отвести от неё взгляд. Она и не думала, что Инга испытывала нечто подобное — а она точно испытывала, ведь иначе просто не смогла бы описать это ощущение с такой дивной, пугающей точностью. Лизавета знала наверняка: до того танца с Ладом она не знала, что её сердце может так сжиматься в груди.

— На что-то такое похоже наше общение с Матерью-Природой. Просто эта боль и нежность направлена не на одного человека, а на всё, что хоть на мгновенье становится частью озера или той реки в лесу. Словно сердце пытается вобрать в себя мир.

— То есть, ты чувствуешь всё, что происходит на озере и реке? — такое Лизавета не могла даже представить, равно как не могла вообразить причин, по которым Инга вдруг разоткровенничалась.

— Нет. Только самое важное. И озеро ярче, чем реку — всё же мы приглядываем лишь потому, что на ней пока не появился свой водяной.