Жена Гоголя и другие истории
Шрифт:
Так или иначе, продолжим повествование или — если угодно — путь.
5
Убить Джамбаттисту безнаказанно казалось делом почти неосуществимым; во всяком случае, для этого требовалось (см. выше)...
Марио поднялся перед самым рассветом и украдкой пробрался в сад. Ограда (с внутренней стороны по грудь взрослому человеку) была прямо против окон и входной двери портнихи, затененная или скрытая низким дикорастущим тутовником, плющом и ежевикой. Отсюда можно было незаметно наблюдать за домом. Нет, пока у него не было определенного плана: не спеша он лишь прощупывал почву для будущего
Еще не развиднелось, но постепенно восток стал светлеть и в воздухе послышалось первое щебетание ласточек; неожиданно одно из окошек распахнулось, словно само по себе или словно кто-то толкнул его с некоторого расстояния. За окошком и в самом деле никого не было видно. Однако Марио ждал, что рано или поздно там покажется мать восьмерых детей, дочь портнихи, либо сама портниха. Вместо них, вглядываясь в полумрак комнаты, он с трудом разглядел миниатюрную фигурку в длинной ночной рубашке — судя по всему, девочки, которой как нельзя лучше подошло бы упомянутое в свое время имя Кандида (чистая). Спустя мгновение она открыла дверь в глубине дома. Дверь эта вела в другую комнатку и была расположена напротив окна, выходившего в поле. Благодаря этому полоса света пронизала дом насквозь, осветив наблюдателю всю сцену. Вторая комнатка оказалась уборной, или туалетом, или одним местечком, или Парижем, или Берлином, или как там еще это называется у монахинь; уборная была опрятная, в красном пластмассовом кувшине на подоконнике стояли ветки папоротника. Сюда поспешила чистая девочка (или девочка по имени Чистая) лет одиннадцати, направляясь к предмету, который не только монахини, но все ханжи называют «чашкой», теперь уже хорошо видной и сверкающей в утренних лучах. И на эту вот «чашку» она собралась было сесть, но не села, а полуприсела, с сосредоточенным выражением лица, уперев руки в согнутые колени, приподняв, разумеется, предварительно подол рубашки. Короче говоря, девочка ходила по-маленькому. Нелегко передать, в какое волнение привело коварного Марио это невинное и естественное занятие. И почему он так волновался, отчего чувствовал такое смущение?
6
— Хватит играть в молчанку, говори же наконец.
— А что я должен сказать?
— Во-первых, нельзя ли мне вместо мальчика по имени Джамбаттиста убить девочку Кандиду (если это она)?
— Исключено! А кроме того, позволю себе спросить из праздного любопытства, что ты от этого выиграешь и почему тебе хочется убить именно ее?
— Видишь ли, девочка, которая ходит по-маленькому... Мне кажется, минимум, что можно сделать, это...
— Сходить по-маленькому?
— Нет, прозорливец, убить ее.
— А максимум, если не секрет? Впрочем, шутки в сторону, можешь не отвечать. Признайся, ручки тоже были?
— Какие ручки?
— Те, что в твоем вкусе: нечто среднее между мышиными или беличьими и ангельскими.
— Бред какой-то!
— Вот посмотришь, очень скоро речь зайдет и о ручках... Но, может, дело не в ручках, а в заспанном, меланхолическом взгляде, в полуоткрытых губках. И если говорить серьезно, нет ли тут чего-то еще, допустим каких-то обстоятельств, мимолетных
— Ровным счетом ничего не понимаю, да и связи никакой не вижу.
— Слушай, невинное создание, насколько мне известно, пока ты предавался праздному созерцанию из-за своей ограды, в первой комнатке находилось еще одно существо.
— Неужели ? Но почему я его не заметил ?
— Потому что оно пряталось или пыталось спрятаться, но это не означает, что ты его не видел или не догадался о его присутствии.
— И кто же это был? Почему прятался?
— Кто — не трудно догадаться. Почему прятался — грудь была обнажена.
— Женщина, надо полагать?
— Не совсем, вернее, наполовину, что еще лучше: девочка лет двенадцати-тринадцати.
— Наконец-то! Хотя я пока не понимаю.
— Вот каким образом я все восстановил: пока ты млел, глядя на мочившуюся девочку, эта полуженщина или девушка (сестра девочки) переодевалась в сторонке, в тени... она как раз сняла ночную рубашку и осталась в чем мать родила (так это у них, бесстыдниц, называется), а потому еще глубже отступила в тень...
— И в эту секунду я должен был ее там разглядеть?
— Пусть в общих чертах, но суть ты ухватываешь, иначе говоря, следишь за моей мыслью.
— Постой!.. А она была красивая?
— С твоей точки зрения — очень: тоненькая, гибкая, грациозная и округлая, где положено.
— Продолжай. Впрочем, нет, молчи. Или нет, скажи сначала, как ее зовут.
— Имена — это прямо-таки твой пунктик! На этот вопрос, во всяком случае, ответить проще простого: ее зовут — нарочно не придумаешь — Альба (заря).
— Альба...
— Да, а что?
— Чудесное имя.
— Свежее, как роза... легкое, как пушинка.
— Дело вкуса. Итак?
— Остальное ясно: ты видел и не видел, угадал, дорисовал воображением, и что-то шевельнулось в тебе, что-то дрогнуло в глубине твоей развратной, так сказать, натуры.
— Но это еще не объясняет, почему...
— Почему тебе хотелось бы убить сестренку? А вот почему: для подмены. Поскольку она более идеальный объект и также более близкий к Альбе (которую ты почти или вовсе не знаешь) или из-за твоих преступных желаний и других желаний, которые преступны уже тем, что они другие, другие, потому что они преступны, и так далее (тут ты можешь подредактировать). Одним словом, ты хотел бы убить, за неимением лучшего, некую ауру, и вот, хватаешься даже за писающих девчушек, при этом, разумеется, «убить» приобретает значение «обладать» или другое, столь же неестественное. Кстати, должен предупредить тебя об опасности, об опасной уступке чувствам, душевным порывам и прочее.