Жена Гоголя и другие истории
Шрифт:
— Иначе я не был бы тем, кто есть. Ну и кого же?
— Если вопрос стоит так...
— Так, так!
— Меня.
Уже упомянутые глаза наемного убийцы озарились на миг веселыми искорками, а может, терпеливым пониманием, словно перед ним была капризная женщина или ребенок. Но только на миг.
— Вас, вы сказали? То есть я должен пустить в расход вас самих?
— Вы не ослышались.
— А за что? — спросил наемный убийца равнодушным голосом, без тени удивления.
— Это мое дело.
— Точно, дело ваше.
— Я не хочу больше жить. Ясно?
—
— Гм. Сколько вы берете за свои услуги?
— Пять миллионов.
— Недешево.
— Это моя обычная такса.
Т. быстренько подсчитал в уме свои сбережения и согласился:
— Ладно, пусть будет пять миллионов.
— А что от меня требуется, если поточнее?
— Как — что? Убить меня.
— Да, но когда? Где? Каким способом?
— По вашему усмотрению.
— Э, нет, так я не работаю, не привык: тут пахнет подвохом. А почему вы сами себя не убьете?
— Потому что боюсь.
— Боитесь, значит. Выходит, я должен убить вас неожиданно — так сказать, в порядке сюрприза?
— Конечно.
— Чтоб вы даже не поняли, что умираете?
— Совершенно верно.
— Тогда, к сожалению...
— Что?
— Это будет стоить шесть миллионов.
— Как так?
— Видите ли, — объяснил убийца, напирая на профессиональную сторону, — это делает работу особенно опасной: а вдруг ради внезапности придется действовать в невыгодной обстановке?
Синьор Т. помолчал, мысленно восхищаясь его серьезностью, вновь прикинул свои финансовые возможности и наконец решился:
— Шесть так шесть. Сумму мы обговорили. Что еще?
— Учтите, я ставлю для себя срок — скажем, год. Надо, чтобы вы больше не думали про это, вроде бы забыли. А то какой же тут сюрприз?
— Но мне не терпится умереть!
Убийца зловеще хихикнул.
— Придется запастись терпением. Хорошая работа требует времени. Вы ж ничего от ожидания не теряете: раз человек знает, что умрет, не все ли ему равно, как у него жизнь складывается?
— Это чересчур долго — жить еще целый год.
— Дело хозяйское. Шесть миллионов, год сроку.
— Я готов! — закричал Т. — Когда начнем?
— Вы хотите сказать, с какого времени отсчитывать год? Ну, сперва дайте мне получить с вас шесть миллионов. Само собой, наличными. Платить мелкими купюрами — по тысяче лир.
— Ишь как все продумано!
— Такая у нас работа, — скромно улыбнулся убийца, обнажая лошадиные зубы. — Мы люди честные.
— Что ж, заглядывайте завтра утром, я приготовлю деньги. Постойте... а вдруг вы потом...
— Придется вам рискнуть, — на лету ухватил его мысль наемный убийца. — Или хотите, чтобы я рисковал, вернее, чтобы остался на бобах? Вряд ли вы сумеете расплатиться со мной после окончания работы: вас уже не будет в живых.
— Можно что-нибудь придумать...
— Я не такой дурак, уж извините.
— Ну тогда будь по-вашему, — сдался Т., представив, как это нелепо — хотеть, чтобы тебя убили, и бояться, не обманут ли.
— С другой стороны, разве вам недостаточно моего
— Вполне достаточно. Да и выбора у меня нет.
— Значит, по рукам?
— По рукам.
— Вот и отлично. Стало быть, завтра утром здесь, в... Банки работают с половины девятого... В девять?
— В девять.
Наемный убийца встал, потянулся, сказал, подводя итог:
— Положитесь на меня. А пока что спокойной ночи. — И выскользнул, будто кот в привычную лазейку.
2
Легко себе представить, во что превратилась жизнь Т., начиная со следующего утра (когда наемный убийца точно в назначенный час явился за своими миллионами). Да, Т. по-прежнему хотел умереть, не видя иного избавления от своих невзгод, но то, что каждая секунда могла стать последней... В общем, одно дело мечтать о смерти и убеждать себя в невозможности жить, другое — заранее примириться со смертью и спокойно ее дожидаться. Т., нелишне повторить, хотел умереть, но вместе с тем он не забывал забаррикадироваться на ночь, вздрагивал при малейшем подозрительном звуке, бледнел при виде собственной крови, порезавшись безопасной бритвой. Так или иначе, он ждал чего-то от жизни, только чего — неизвестно. А слепые надежды не всегда остаются втуне.
Дни сменялись днями, не принося страшной, решающей перемены, и, обманутый в ожиданиях, Т. опять привязался к жизни; во всяком случае, он приноровился жить спиной или боком, по примеру иных охладевших супругов, когда для них невозможен побег из семейной тюрьмы. Да, это была своего рода капитуляция, и все равно в нем сидела тоска, тем более мучительная, чем менее невероятным представлялось ему (в любом проявлении) возобновленное сожительство с жизнью. Короче говоря, он источал тоску всеми порами; он превратился, если допустимо такое сравнение, в старый дырявый абажур — из тех, которые плохо прикрывают лампу (в нашем случае — душевные треволнения) и на которые непременно должен лететь мятущийся мотылек (в нашем случае — родственная душа).
Элементарнейшая осторожность подсказывала Т., что ему нельзя ни на минуту оставаться одному вне стен квартиры, превращенной им в крепость; и вот как-то ночью, когда ему не спалось, он нашел укрытие в нижнем баре многоэтажной гостиницы. В красноватом мерцании полусвета танцевали три-четыре жалкие пары; по другую сторону внушительной арки перед маленьким телевизором рядком сидела чинная публика, а дальше, за мраморными золочеными столиками, расставленными вдоль стен, выпивали и беседовали еще какие-то люди (хорошо одетые, несколько сомнительного вида). За одним из столиков, с угрюмо-потерянным видом, в одиночестве сидела молодая женщина; и вот она словно бы нехотя задержала рассеянный взгляд на человеке, которому явно было не по себе. То он, опираясь на локти, по-вертеровски сжимал голову ладонями, то подносил бокал к губам, чтобы снова поставить, не сделав ни глотка, и беспрерывно вздыхал — в общем, налицо были все признаки страдания, страха и опять же тоски.