Женщины
Шрифт:
в квартире, я захлопнул за собою
дверь на балкон чуть нервною рукою,
и ветер щеки, уши, шею, всяк
кусочек тела, охватил прохладой
колючей, я прошел чуть-чуть вперед
и свесился с балкона, замер, вот
хлопок раздался сильный где-то рядом
на пятом иль четвертом этаже.
Опять хлопок. Стоял настороже
138
минуты две, пока не разобрался,
в чем дело: видно,
открыты были и, набрав разгон,
стучали о косяк. Я догадался,
что это на четвертом этаже.
Туда еще жильцы не заселились,
строители наверно поленились
закрыть балкон. Но мне почти уже
невмочь стоять на холоде. Вернулся
я в теплую квартиру, встрепенулся
139
от мысли, что давно уже кипит
наверно чайник. Через занавеску
из палочек бамбуковых, подвеской
являвшихся в прихожей – дефицит
тех лет, - прошел, шурша; в трюмо, нагнувшись,
взглянул на отраженье свое; чуть
плечом задел косяк, пытаясь путь
до кухни сократить и, чертыхнувшись,
вошел на кухню: чайник на плите
был выключен. На стуле, в темноте,
140
сидел отец: курил возле окошка.
Я свет включил; пришла на кухню мать:
«Что ты так грустен?» - стала обнимать
меня и подзадоривать немножко.
Я жаловаться с детства не любил,
и потому не пояснил причину
глухого беспокойства, лишь кручину
запрятал глубже, с мамой говорил
я бодрым голосом, но, чай попив, улегся
пораньше спать… Я для того увлекся
141
подробностями, чтобы передать
предчувствие дурное, что, к несчастью,
меня не обмануло в то ненастье.
Как я сказал, улегся рано спать
как никогда я… Утром же услышал
ужасную историю: упал,
разбившись насмерть, наш сосед, что стал
лезть по балкону на этаж, что выше
располагался, где стучала дверь
в пустующей квартире, чтобы дщерь
142
его могла уснуть спокойно – дочке
был годик лишь. И сам он молодой
парнишка был, из армии домой
вернувшийся недавно… Как в сорочке
прозрачной обезумевшая вмиг
жена его с балкона голосила,
как родственники выли, как просила
соседка, по «03» звоня, на крик
невольно перейдя, скорей приехать
машину «скорую», как долго без успеха
143
спасти
не буду ведать – рано, очень рано
заснул в тот вечер я… И будет странно
и жутко в день печальный похорон,
вернувшися со школы, у подъезда
увидеть на асфальте длинный ряд
рассыпанных гвоздик, и я был рад –
хоть слово это не совсем уместно –
тому, что опоздал увидеть гроб
с покойником, и даже, помню, чтоб
144
не видеть похорон, подольше в школе
потусовался – слишком уж потряс
меня сей случай и хотя не раз
ходил смотреть на трупы, поневоле
сдаваясь любопытству и в душе
испытывая ужас и смятенье,
но в этот раз убило потрясенье
не только любопытство, но в клише
жизнь превратило, я ходил подавлен,
пока опять же не был дух поправлен
145
той внутренней пружиной, что меня
выталкивала к свету, к центру жизни.
Но не пора ли – ибо все капризней
со мною муза, и моя мазня
о смерти ей постыла – обратиться
опять к любви. Конечно! Всякий раз,
как начинаю о любви рассказ,
я оживаю и, как говорится,
на свой конек сажусь, во рту слюну
глотаю, разгоняюсь – ну и ну! –
146
духовное опять невыразимо
в контексте остается для меня…
Я падаю с конька, то бишь с коня,
а истина проскальзывает мимо…
И все-таки заманчивее нет,
чем истину за хвост поймать порою,
и заниматься этою игрою
приходится – ведь я пока поэт.
Хоть корчу из себя и бизнесмена
порой всерьез – выгрался постепенно.
IX. ДЕВЯТИКЛАССНИЦА
147
Итак, в конце седьмого класса я
в девятиклассницу влюбился. Очень сильно.
Так мне казалось. Солнышко обильно
светило уж в апреле – кисея
из солнечных лучей в окошках класса
вбирала пыль. Каштаны за окном
покрылись клейким тоненьким листом
ярко-зеленым; как из плексигласа
прозрачнейшего были небеса,
овсянок доносились голоса
148
в притихший класс, где по доске указкой
водила Нина Тихоновна. Я
глядел в окно на яркие края
небесной сферы, на оконной краской