Жеребята
Шрифт:
– - Почему Шу-эн Всесветлый забрал отца, учитель Миоци?
– - Значит, уже пора, чтобы ты повзрослел, Огаэ.
– - И я больше его никогда-никогда не увижу?
– - Ты будешь жить за него. Он был бы рад этому.
– - А он... уже никогда-никогда не узнает обо мне ничего? За горизонтом все обо всем забывают? Он и меня забыл тоже?
Огаэ всхлипнул. Миоци положил свою тяжелую ладонь на его плечо. Так они прошли десяток шагов.
– - Сдержи слезы, Огаэ, - наконец промолвил жрец Всесветлого.
– Люди видят, как ученик белогорца плачет.
Но
...Тэлиай кормила их вкусным ужином, но Огаэ не смог даже допить свою чашку ароматной похлебки. Он сидел у ног ли-шо-Миоци, съёжившись - его до сих пор знобило, хотя в гостиной было натоплено. После захода солнца быстро холодало.
– - Если ты поел, то поставь чашку на стол, - негромко сказал Миоци.
Огаэ чуть замедлил выполнить приказание учителя - горячая глина грела пальцы.
– - Помолись и иди спать, - продолжил Миоци.
– Иди спать к себе, а не на женскую половину.- Он строго посмотрел на растерянную, и тоже заплаканную, Тэлиай.
Огаэ послушно склонил голову для благословения, и Миоци коснулся его жестких темно-русых волос.
– - Всесветлый да просветит твой сон.
...Из своей комнаты мальчик слышал, как Тэлиай убирает со стола и как Миоци поднимается вверх по деревянной лестнице, чтобы читать свитки и совершать ночную молитву. Он уткнулся в набитую свежим сеном подушку и рыдал, пока не уснул.
Проснулся он среди глубокой ночи, когда мертвенная полоса света легла на половицы. Огаэ натянул тонкое шерстяное одеяло на голову, чтобы не видеть лунного света. Ему все еще было зябко, и он надел опять снятую было рубаху. Что-то, выпав из ее кармана, ударилось об пол. Огаэ нырнул в разрезанную луной тьму и поднял мягкую медовую лепешку, ту, что отдал ему ло-Иэ. "Помни о Повернувшем вспять Ладью!" - с этими словами надо было вкушать эту лепешку, так сказал ло-Иэ, а больше не успел - учитель Миоци забрал Огаэ с собой.
Мальчику показалось, что лепешка еще теплая. Стучащими от дрожи зубами он надкусил ее - ко вкусу меда примешался соленый привкус слез - и вдруг подумал: "Надо спросить у мкэ Иэ - может быть, учитель Миоци еще не все знает о том, что бывает за горизонтом?". От этой крамольной мысли Огаэ чуть не поперхнулся куском лепешки. Словно ночной ворон Уурта подслушал его мысли - вниз по лестнице зазвучали шаги Миоци. Сердце у мальчика ушло в пятки. Он мигом свернулся калачиком под одеялом и затаил дыхание.
Проходя через полосу лунного света, Миоци остановился у постели Огаэ. Мальчику показалось, что удары его сердца отражаются от всех четырех стен. Но Миоци ничего не услышал. Он постоял, посмотрел на ученика, и, благословляя, погладил его по голове. Это было слишком для Огаэ. Он громко всхлипнул и замер от ужаса.
– - Ты до сих пор не спишь, Огаэ?
Неожиданно Миоци опустился рядом с его постелью.
– - Простите, учитель Миоци, - прошептал Огаэ.- Я...отец...- он в отчаянии закрыл
– Простите... Не выгоняйте меня - я больше не буду плакать ...- с этими словами он разрыдался еще сильнее.
Миоци обнял его за плечи. Огаэ вздрогнул всем телом, не понимая, что случилось.
– - Что ты, Огаэ! Куда я тебя выгоню! Не плачь... Да ты весь горишь! Ты болен?
– - Нет, мкэ ли-шо Миоци...
– - Болен, конечно...
Миоци принес из дальней комнаты теплое зимнее одеяло и завернул в него Огаэ. Луна тем временем перекрыла весь оконный проем, и вся комната наполнилась неживой желтизной. Огаэ больше не плакал, он словно впал в забытье и только что-то бормотал, вцепившись в одеяло. Взволнованный Миоци бегом кинулся к Тэлиай.
Пожилая рабыня не спала.
– - Эта луна не дает покоя и вам, мкэ?
– спросила она, оборачиваясь.
– - Тэлиай, Огаэ заболел. Я не знаю, что делать. Что ты делала, когда у тебя болели дети? Не помнишь?
Тэлиай как-то странно посмотрела на него и мигом накинула платок поверх ночной рубахи.
...Вскоре она уже авторитетно говорила ли-шо-шутиику:
– - У него жар, мкэ ли-шо... Шутка ли: такие переживания! Бедное дитя! Надо развести воду с уксусом да обтереть его. Я мигом сделаю. Не беспокойтесь - ему сразу полегчает.
Они обтирали его несколько раз, но мальчику не становилось легче. Тэлиай поила его каким-то отваром - зубы Огаэ стучали по краю чашки, питье расплескивалось.
К рассвету он стал тяжело дышать и просил отнести его к отцу. Миоци взял его на руки, начал ходить с ним по комнате. В неверном лунном свете ему показалось, что губы ребенка посинели.
– - Огаэ!
– затормошил он его.
– Тот застонал, но не откликнулся. Миоци вынес его наружу, в сад, и встал в стороне от лунной дороги.
Прохладный, чистый воздух сада, напоенный предрассветными запахами трав и цветов, принес мальчику облегчение. Он широко открыл глаза, и то ли спросил, то ли просто сказал:
– - Учитель Миоци, я умру?
– - Нет, нет, - заговорил Миоци, глядя в его глаза, лихорадочно блестевшие даже в полумраке.
– Нет, Огаэ. Тебе трудно дышать?
– - Вы будете меня... помнить?
– - О Всесветлый! Огаэ, что ты такое говоришь!
Он прижал его к своей груди. Огаэ улыбнулся и закрыл глаза, снова впадая в забытье.
– - Тэлиай, - растерянно обратился Миоци к рабыне, тихо стоящей рядом.
– Что нам делать?
Тэлиай впервые видела, что он потерял самообладание.
– - Мкэ ли-шо-Миоци, - сказала она с мягкостью пожилой женщины.- Не думайте плохого - дети часто в жару говорят всякое... Есть еще много средств. Одно из них мы сейчас испытаем. Оно должно наверняка помочь.
Она поспешно ушла в дом.
Миоци, держа на руках Огаэ, опустился на колени.
"Великий Уснувший, - умолял он.- Проснись же, восстань, восстань - все ждут Тебя! Проснись ради этого ребенка! Или Тебе все равно? Ты спишь! Твои сны бесстрастны! Ты неумолим!"