Жеребята
Шрифт:
– - Забудьте, забудьте все, что я тут наговорила...- испуганно заговорила рабыня.
– Да просветит Шу-эн мкэ за его доброту! Да осветит он его разум и...
– - Постой, Тэлиай - ты что, боишься меня? Ты думаешь, что я работаю в сыске Нилшоцэа? Мой дядя был жрецом карисутэ, и я не стыжусь и не скрываю этого.
Тэлиай внимательно посмотрела ему в глаза.
– - Зато Нилшоцэа, будь уверен, уже внес тебя в свои новые списки, как внес он мкэ Игэа. Одно неосторожное движение - и Уурт настигнет тебя. А ты - последний из Ллоутиэ. Ты должен беречь себя.
– -
– - Правда?
– улыбнулась Тэла сквозь навернувшиеся слезы.
– - Давно...была ранняя весна, в горах таял снег... Недавно было равноденствие, и рождалась новая луна. Я спал в хижине Иэ. Это было за день до моего первого посвящения, я пребывал в посте и молитве несколько месяцев. На молитве я уснул. Вдруг отворилась дверь, и двое людей вошли в хижину. Я подумал, что это тиики-белогорцы пришли за мной, сказал: "я готов", и хотел идти с ними. Но один из них жестом не допустил меня. Я помню, что хотел рассмотреть его лицо и не мог. А лицо второго я помню - он был светловолосый, веснушчатый, с голубыми глазами и улыбался мне. Он был мой ровесник. Увидь я его сейчас, узнал бы из тысячи. В волосах его был вплетен шнурок, а на нем вышито "Аэрэи".
– - Небо!
– воскликнула Тэлиай.
– это я вышивала этот шнурок...а уж веснушек у него было хоть отбавляй! Что он сказал? Он говорил что-нибудь?
– - Говорил. Он смотрел на меня и говорил о какой-то тайне. Но не словами - иначе я бы это записал позже. Я пробовал, много раз пробовал, мне не удалось... Мне казалось, что он говорит нашими словами, но на другом языке. Он был таким радостным. Мне показалось, что он говорит о своем спутнике, на которого я не мог глядеть. Они стали уходить. "Нет, - закричал я, - я пойду с вами!". И проснулся. Я рассказал свой сон Иэ уже после посвящения, случайно. У нас не принято верить снам, Тэла - это наваждения, которые бывают у тех, кто борется с телесными слабостями. Но этот сон я почему-то не могу забыть. Мне кажется, он - не наваждение.
– - А что сказал мкэ Иэ?
– - Иэ очень огорчился, - сказал входящий эзэт.
– Здравствуй, Аирэи, здравствуй, бабушка Тэлиай! Так это ты нянчила этого сорванца? Нам обоим пришлось несладко! Зато теперь он возжигает огонь Шу-эна. Правда, интересно, Огаэ?
Обернувшись на слова Иэ, Миоци и Тэлиай только теперь заметили, что проснувшийся ученик ли-шо-шутиика во все глаза смотрит на них.
– - Что случилось? Почему он в постели, когда Шу-эн почти в зените?
– Иэ подхватил Огаэ и несколько раз подкинул под потолок. Мальчишка заливался счастливым смехом.
– - Отпустите, отпустите его, мкэ Иэ - он еще болен! Мы его чуть в эту ночь не потеряли. Вот мкэ ли-шо не даст соврать...
– - Приветствую тебя, Иэ, - улыбаясь, склонил голову Миоци.
– Пойдем в сад - там и поговорим. Огаэ, действительно, заболел.
Иэ посадил Огаэ на кровать.
– - Доброе утро, мкэ, - не нашел ничего
– - Доброе утро и тебе, - наконец вымолвил Миоци.
– Вот - держи, а когда совсем поправишься, будешь ездить на настоящем.
Он протянул мальчику деревянного коня.
– - Спасибо, мкэ ли-шо-Миоци!
– с восторгом воскликнул Огаэ, целуя ему руку.
– Я всегда хотел такую лошадку...
– - Он еще совсем ребенок, а мкэ ли-шо все его по-белогорски воспитывает, - шепотом пожаловалась Тэлиай Иэ.
– - Ничего, Тэла - я его тоже так воспитывал. Не все на женской половине у юбок сидеть.
Они вышли в сад, а Тэлиай стала кормить сладкой молочной кашей Огаэ, прижимавшего к себе игрушечного коня.
– У меня есть хорошие новости, Аирэи, - расслышала она слова Иэ.
Великий Табунщик.
Наступил еще один вечер, и они втроем сидели у костра, разведенного у конюшни. После заката солнца было холодно. Циэ толковал своему новому помощнику о Великом Табунщике, о том, как его убили злые люди из его кочевья, но он опять ожил, и о том, как красива степь весной, когда цветут маки.
Каэрэ рассеянно слушал рассказ степняка.
– Дева Всесветлого - смелая, - сказал Циэ.
– Втроем убегай делать будем.
Сашиа засмеялась. Свобода показалась ей такой близкой, словно в лицо ей повеял знакомый с детства аромат степи.
– Завтра ночью тиики настойка много пить, надсмотрщики настойка много пить, совсем пьяный быть. Мы - не пить, мы на них смотреть. Коней тихо выводить и в степь, быстро, как жеребята Великого Табунщика!
– Среди звезд и холмов, среди рек и трав, - напела девушка старую песню степняков.
– Дева Всесветлого все знай!
– удивился Циэ.
– Это очень красивая песня, ее многие поют в Аэоле. А я - из общины при Ли-Тиоэй, там совсем рядом степь. Если бы мне вернули мою флейту, я бы сыграла на ней эту песню...
– отвечала Сашиа.
Каэрэ, не отрываясь, смотрел на девушку.
...Циэ ушел к коням - поговорить с ними на своем странном, немного похожем на тихое конское ржание, языке - ободрить перед неминуемой смертью у страшного жертвенного камня Уурта, рассказать про табун Великого Табунщика. Сашиа и Каэрэ остались одни.
– Откуда ты?
– вдруг спросила Сашиа.
– Из-за моря, - не сразу и неохотно ответил он.
– Над морем всегда дымка - не видно горизонта. Старые люди говорят - там есть острова. Ты - с этих островов?
– Нет. С материка.
– Там нет материка на расстоянии месяцев плавания.
– Есть.
– Будь по-твоему.
Она прижала сочный лист дерева луниэ к своим истертым до крови пряжей пальцам. Уэлэ отправил ее к пряхам, велев задавать ей как можно больше работы. Только из-за того, что сегодняшний вечер был началом ууртовых праздников, все работы в имении закончились немного раньше.
– Ты в лодке добрался до нашего берега?
– продолжила она, словно разговор и не прерывался.